– Взлет, Барсук, вы дома? Старший брат вернулся, свидеться желает!
В сенцах ждал десяток. Одного Залом срубил, остальных – девятеро, лишь свистнуло, лязгнуло и чавкнуло. Верна даже меч поднять не смогла, устала, ровно гору по камешку перекидала. Только прищурилась, чтобы глаза кровью не забрызгало. И без того чумичка – шлем без личины, а с начала боя раз десять утерлась. И в нос бьет солоноватым смрадом, противно. Как мужиков не мутит? Носы по-другому устроены, что ли?
– В думной палате заперлись, – буркнул Залом. – Две лестницы, и мы на месте.
Хоть глаза не открывай, веки тяжелы, будто печные заслонки. И без того ясно, что дальше будет. Девятерым хоть сотня, хоть десяток – все равно. Только моргнуть. Терем вышел скорее широк, чем высок, площадь между лестничными пролетами вовсе не тесна, десяти воям встать в ряд да локтями не толкаться. Когда рубили второй десяток, Верна и впрямь равнодушно закрыла глаза. Раз-два, раз-два… Еле шла в горлышке подковы, Меч не держала – волочила, хорошо к запястью ремешком привязала. Было бы иначе – выронила. Пальцы не держат.
Залом, коротко ухнув, ногой пнул расписные двери думной палаты и громоподобно взревел:
– Ну здравствуйте, братья!
Десятка четыре самых здоровенных и опытных встали от стены к стене и отгородились от возвращенцев щитами. Верна все гадала, которые из них братцы-князья, где сотник, теперешний муж Зазнобы, и где она сама?
– Тебя никто не звал, – прилетело из боевого порядка голосом низким и холодным, впрочем, Залом, если захочет, может ниже и холоднее.
– Никак от хозяина сбежал? – Второй голос выше и теплее. – Нехорошо! Некрасиво!
Ишь ты, издеваются!
– Которые? – шепнула Верна. – Ведь не захочешь убивать?!
– В середине, – усмехнулся Залом. – Шлемы с золотой насечкой.
Вы только поглядите! Шлемы с личинами, ничего не видно, лишь усы и бороды, а глаза блещут испугом. Те же Заломы, только пониже и пожиже.
– Тех двоих в золоченых шлемах не трогать, – сипнула Верна девятерым.
Залом предостерег последний раз:
– Не губите людей. Сами сдохнете, других за собой не тащите!
– Куда князь, туда и вои! – рыкнул тот из братьев, чей голос показался Верне холоднее и ниже.
Залом только плечами пожал, и вспыхнула битва. Раз-два, раз-два, раз-два… В избе тело по-другому падает, не так, как на улице, звук другой. Воздуха меньше, стены кругом и деться некуда. Когда накатывает волна от девятерых, последних в ряду швыряет в стену и бьет, не жалея, только гул идет по всему терему. Раз-два, раз-два… Верна три раза моргнула – и почти не стало охранной дружины, только набрала воздуху в грудь крикнуть «Хватит!» – последние бойцы легли. Остались двое, зенки таращат, мечи в руках дрожат, губы трясутся. Поглядеть на них пристально – в глазах еще стоят четыре десятка, а кинешь взгляд по сторонам – лежат. Все, что знали, к чему привыкли, истаяло, как туман под сильным ветром. Так не бывает, не бывает… Несколько дней назад сама так же стояла, проморгаться не могла. Бывает, дружочки, уже было.
– Мечи наземь! – Залом выпростал руку к братьям и нетерпеливо тряхнул. – Ну!
Взлет и Барсук обреченно бросили клинки. За несколько мгновений сорок человек лежмя легло, стены и потолок забрызгало кровищей, пол, наверное, вовсе не отмыть, только скоблить заново. Интересно, до десяти сосчитала бы? А теперь… кто накануне плотно закусил, успевай отвернуться.
Девятеро разбрелись по думной палате. Оглушительно затрещали кожаные доспехи, скрипуче застонали кольчуги, а когда смачно захлюпала еще теплая плоть, братцев-князей зашатало. Верна вовсе не смотрела, закрыла глаза, но слышала все. Наверное, у кого-то по губам потекло – с шумом всосал – десятницу едва не вытошнило. Согнулась, руками сдавила грудь, кое-как удержала рвоту. Залом и тот поежился, побелел и сглотнул.
– А-а-а-а! – истошный бабий крик прилетел откуда-то слева, там располагались женские покои.
Пластун, поганец, наверняка он, кто же еще? Верна, шатаясь, пошла на крик, девятка, дожевывая, – следом. Залом с братьями сам разберется, им свидетели не нужны. При бабах наверняка осталось человек тридцать, кто же в здравом уме безропотно отдаст самое дорогое на растерзание? У страха глаза велики, как еще можно представить себе возвращенцев после предательства и семи лет рабства? Наверное, заломовцы виделись горожанам людоедами с горящими глазами, лицами, перекошенными злобой и клыками, торчащими из черных пастей. Дурачье, это просто злые и отчаянные парни, людоеды – здесь.
– Пластун! Пластун! – сорвала горло. Даже сипеть больше не могла. Только шептала: – Пластунишка, нехороший мальчишка! Не сделай непоправимого!..
Мерный грохот сотрясал уровень. Стены гудели, ровно терем кто-то превратил в огромное било.
– Открывай, паскуда! Терем по бревнышку раскатаю, а достану!
За углом обнаружился Пластун, исступленно молотящий ногой в дверь, затейливо расписанную красными и желтыми Цветами. И плевать молодцу, что дружинных в палате – как семян в подсолнухе. Его порубят, он даже не заметит. Дверь стонала, кряхтела и держалась из последнего. Не запорный брус переломится – целиком с петель слетит. Окунь встал рядом с Пластуном, приноровился – и ударили вдвоем, как выдохнули, слитно. Дверь не просто упала – вынесло из проема и швырнуло на середину палаты, а было в той на первый взгляд шагов тридцать от стены до стены. Как парни от бабьего клекота не оглохли, уму непостижимо. Верна поморщилась. Так и есть, три десятка воев закрыли баб и детей широченными спинами, а то, что измучились ожиданием, не увидел бы только слепой. Уж лучше драчка, чем томительное ожидание.
– Баб и детей не трогать! – крикнула Верна.
В стайке прочих углядела Зазнобу. Та Верну совсем не узнала. Еще бы – в мужском боевом облачении, в шлеме, лицо кровью перепачкано.
Пластун ударил лишь несколько раз, все кончилось гораздо быстрее. Девятеро в щиты не били вовсе, вскрыли боевой порядок, словно яичную скорлупу, почитай, так же уничтожили – р-р-раз, будто выпили. Плечом наддали, просочились между воями, и только кровь полетела во все стороны, а стук мечей о плоть слился в тошнотворную непрерывную дробь. Верна прикусила губу. Как в воду глядела, бабы в обморок посыпались одна задругой, точно спелые яблоки. Пожалуй, не все вернутся в здравое расположение духа.
– Этот мой!
Судьба на закуску оставила, что ли? В его теперешнем состоянии Пластун Зазнобиного воеводу порвет на части и схарчит без соли. Верна покосилась на десяток. Те разбредались по палате, равнодушно переступая через трупы; кажется, готовились рвать сердца и жрать прямо тут! Это просто доконает баб, девиц и детей.
– Отвернитесь, все отвернитесь! – сама, едва не пинками разворачивала обезумевших баб лицом к стене, тех, что еще не потеряли сознание. Ну точно стадо – глаза слюдяные, ничего не видят, губы что-то шепчут, слез больше не осталось, и даже крик в горле высох. Только Зазнобу не смогла оторвать от лавки – вцепилась так, что выносить вместе с лавкой или рубить руки. Два мужа – бывший и теперешний – стали в шаге друг от друга, тут и последний рассудок потеряешь. Словно из тьмы вынырнуло привидение, о котором семь лет ни слуху ни духу. Привыкла уже, успокоилась, а тебя из теплой, уютной постели швыряют в ледяную прорубь.