Безрод встал на ноги, отряхнул руки.
– Дополз.
Хозяина не тревожили ни ветер, ни промозглый морской дождь, ни морозец, поднявшийся на ночь. Вокруг воя как будто вообще не было времени. Безрод перестал его чувствовать.
– Я думал, убоишься. Разное болтают.
– Так и боюсь. Слава богам, не дурак.
Воитель усмехнулся и кивнул. От его кивка земля под ногами ходуном заходила, Безрод едва не упал навзничь.
– Чего ж пришел?
Сивый бросил на исполина быстрый взгляд, и сделалось понятно, как ничто никогда не становилось понятно: этот может все. И мечом, и секирой, и руками. Холодные, злые глаза и впрямь не смеются, смех есть, а веселья нет.
– Невежливо хозяину челом не отбить, – Безрод, ухмыляясь, низко поклонился. – За гостеприимство, за хлеб-соль, за кров.
Хозяин рассмеялся, а рядом с Безродом точно гром громыхнул, – бросило на колени, мало не оглушило. – Да не жалко! – грохотал вой. Сивый с трудом встал на ноги. Пред глазами все плыло, в ушах гудело. Силищей так и веет, будто в воздухе разлита. – Заслужили!
– Жалеешь, что кровь наземь не пролилась?
– Не без того!
– Значит, это ты! – прошептал Безрод.
– Я! – Человек кивнул. – А это, стало быть, ты? Отца твоего знал… Знаю.
Безрод ровно вымерз.
– Тот же норов, тот же глаз. Да ты глазками не сверкай, больно сверклив.
Сивый хотел спросить об отце, но в горле что-то пережало. Ни слова не выдавил.
– Нет, не скажу! – усмехнулся хозяин. – Много будешь знать, скоро состаришься.
И рассмеялся. Безрода затрясло, еще немного – и кости ссыпались бы в сапоги. Воздух кругом замутило, закачало, точно знойным маревом подернуло.
Истинно злодей. Крови не напился, так покой себе забрал. И где же искать его, отца незнаемого?
– А мать знал?
– Знал. – Воитель, криво улыбаясь, кивнул. – Диво как была хороша. Сам зарился, да отец твой дорожку перешел. А ведь ты мог быть и моим сыном!
– Какая дура от тебя добровольно понесет?
– Ты кулаки разожми, вон косточки побелели. Зло держишь? Пустое! На меня зло держать – все равно, что в море воду лить.
Безрод мрачно, исподлобья буравил собеседника глазами. Усмехнулся.
– Так-то лучше. А то набычился, ровно двухлеток…
Сивый без размаха воткнул кулак хозяину в скулу, прямо под холодным глазом. Кого другого с места снесло бы, а этот лишь покачнулся и замотал головой. Рассмеялся. Смеясь, и ответил. Безрод расплескался о камень, точно морская волна, что бьется о скалу. Шатаясь, поднялся, улыбнулся разбитыми губами. Не абы с кем схватился! Воитель грохотал, надрывая живот со смеху. Безрод, качаясь на ходу, подшагнул на верный удар, – и выколотил пыль из рубахи противника, прямо с груди. Хозяина скалы отбросило назад, глаза налились непроглядной теменью, смех стал похож на утробное рычание. Сивый прошептал:
– Кто отец?
– Не скажу! – грохотал смешливый. И едва не захлебнулся смехом, – кулак Сивого пришелся в горло.
Безрода потрясали страшные удары, но и смех перешел в хрип. И вот один осел на камень, второй, шатаясь и хрипя, привалился к скале. Хозяин махнул рукой и сипло рассмеялся. Давно так холку не чесали, кровь не гоняли. Едва на ногах остался. Еще два-три удара, – лег бы рядком. Изболится тело поутру, синяками изойдет, станет не повернуться.
Безрод пополз прочь. Все тело ныло и кричало. Сивый поднимался на ноги, делал несколько шагов и опять падал. Скатился со скалы, чудом не разбился. Долго не мог встать на тряские ноги. Дурак дураком, кого бить взялся!? Одно радует, тридцать с хвостиком лет назад отец утер нос хохотуну. Жаль, смеяться нельзя – губы разбиты. Распухли, как мочала.
Стражу не ставили. Вся скала с ноготок, кого опасаться? Безрод ввалился в пещеру, рухнул у костра и застонал в себя. Как ни повернись, все бока отбиты, и так плохо, а так еще хуже. Только ступни целы, хоть поднимайся на ноги и спи стоя. Сам не заметил, как уснул. Даже не уснул, а провалился в забытье.
– Ну, чего уставились? – прошипел утром Безрод, едва разлепив губы.
Парни стояли вокруг воеводы и не знали, смеяться или хмуриться. Лицо – сплошь синь да краснота, под рубахой тоже не все ладно. Сивый, кряхтя сел, кряхтя поднялся. Весь островок сто шагов в любую сторону, – с кем схватился?
– Рты позакрывайте, – просипел Безрод. – Все равно не скажу.
– И не говори, – развел руками Щелк. – Сами как-нибудь. Все на виду.
Сивый только головой покачал и криво ухмыльнулся. Огляделись, перечлись. Вроде все налицо, и все на ногах. Свежих синяков нет, все старое, давно поросшее быльем, то есть бородами. Безрод усмехнулся.
– Нашли?
– Нет, не нашли, – бойцы почесали затылки.
Дрыхли, ровно медведи зимой, – не сберегли воеводу. А взглянуть на это дело по-другому, – от кого беречь? Все свои, чужих на острове нет. Разве что, сам виноват. Полез на скалу да свалился оттуда, кровавые сопли на камнях оставил.
У кого хватило умения расписать воеводу синяками, ровно глиняную свистульку? И вдруг Тяга осенило. Едва наземь не сел. Глаза выпучил, будто ежа проглотил, кадык на горле так и заходил. Едва Сивый увидел горящие Тяговы глаза, прошипел:
– Ни звука! Тяг мрачно кивнул. Он никому не скажет, но парни все равно догадаются рано или поздно. Уже догадались.
– Все наперечет. – Дружина мрачно обступила Безрода. – И чужих на острове нет. Зато есть хозяин скалы.
– Ну, есть и есть. Чего застыли, как столбы? Море поет, в дорожку зовет.
Губы едва слушались. Впрочем, парни и без того поняли, что нужно делать. Засновали туда-сюда, перетаскивая на ладьи пожитки. Сивый стоял в стороне от суеты, подперев плечом валун. Переправили мальчишек и раненых видсдьяуров на Улльгу, закидали добро. Все тело ныло, ровно камнями побили. А ведь так и выходит – камнями побили, только не камни кидали, а – его на камни. Безрод, едва не падая, взошел на Улльгу. Тяжело опустился на палубу, дал отмашку.
– Пош-ш-шли! – рявкнул Щелк.
Первым делом волоком, за веревки, потянули Ювбеге из горловины. Веслами не выйти. Тем же манером вывели Улльгу, чисто коня из стойла. На прощание из-за туманной пелены с вершины скалы прилетел зловещий смех. Все как вчера, только смех уже не такой звонкий. Хрипит, да сипит. Вои, как один, повернулись к Безроду, а тот и глазом не повел.
Стали выгребать в открытое море. Ох, руки-ноги заныли, жилы-косточки заплакали! Вчерашняя гребля боком вышла. Безрод сидел на носу, привалясь к борту, и лишнего разу не шевелился. Только зыркал из-под бровей по сторонам. И вдруг… Чудеса, да и только! Из-за скалы выплыл граппр, отпущенный вчера на волю волн. Потрепан, однако цел. Словно всю ночь бродил вокруг да около, как бездомный пес, от людей уйти не захотел. Никто на него не позарился. Ни Морской Хозяин, ни ветер, ни скалы. Безрод только глазом повел. Бродягу тут же поймали и привязали к ладье Моряя. Не спешили. А чего спешить? Знай себе, иди под парусом, глядишь, и воевода оклемается, на берег сойдет, ровно огурчик. Тычок хитро повел глазками по сторонам, пристроился на корме около Гюста, достал из тряпицы каленых орешков и невозмутимо повел: