Я открыл шкаф, чтобы достать чемодан. На меня не произвела впечатления бирка аэропорта, прикрепленная к ручке; можно подумать, что она специально оставила следы нашего славного прошлого, чтобы внезапно взять меня за горло. Я всеми силами отгонял от себя воспоминания о нашей культовой поездке в Марракеш. Взяв чемодан, я осознал, что этим ставлю последнюю точку. Я считал последней каплей коллекционные сардины; чемодан был символом более высокого толка, он принадлежал барахолке прошлого. Оттуда извлекалось то, что переставало существовать; чемодан Терезы, который я поставил перед собой, напомнил мне могильный камень. Однако мои эмоции испарились как дым, когда, открыв его, я нашел записку, адресованную мне:
Нет, я не уйду.
(См. приложенную статью Д1816 Устава жильцов.)
В какой то степени я восхищался ею, тем, что она опередила меня. И я восхищался всеми женщинами потому, что они были мужчинами, наделенными более точным ощущением времени. Она раньше, чем я сам, разгадала мои намерения, тогда как мне самому мои намерения казались чаще всего случайными, иначе говоря, ни на чем не основанными. Короче, я читал, предварительно проверив, что нахожусь один в комнате, поскольку в этом неожиданном повороте событий чувствовался призрак женщины.
Статья Д1816 Устава жильцов:
а) Запрещено выселять в одностороннем порядке жильца, прожившего в квартире сроком свыше шести лет.
б) В случае бесплатного проживания жильца в квартире владельца свыше шести лет, владелец квартиры не имеет права ни при каких обстоятельствах выселить жильца, не заручившись согласуем последнего.
в) …
Я закрыл чемодан и поискал глазами какую нибудь завалявшуюся веревку (шестое чувство у женщин). Я присел на краешек кровати, не желая нарушить порядок, уже не ощущая себя дома. Потом просто так, долго не раздумывая, не желая, чтобы кто то предвосхитил мои порывы, я стал выдвигать ее ящики. Я оказался нос к носу с ее трусиками. Они то хотя бы меня еще чуть чуть любили. Я поднес их к губам с ненавистью и наслаждением; неосознанно это высшее проявление ее коварства, должно быть, возбудило меня. Потом настал черед лифчиков; я помнил то время, когда воображал себе ее белье как чемоданы, куда запакованы любимые мною предметы. И сквозь призму этих ненавистных кружев возникло ее жаркое, обжигавшее меня тело. Как ни странно, я подумал о том, что не занимался любовью уже много месяцев, что за это же время ни разу не мастурбировал и все же не ощущал отсутствия сексуальной жизни. Мне нужно было уважение, и злая выходка Терезы, которую я воспринял как удар, вновь направила меня в алкогольное русло, и я позвонил родителям.
VII
— Мама что, больна?
Вот о чем я, естественно, спросил, поскольку к телефону подошел мой отец. (Маленькое отступление, чтобы объяснить материнский «миф о телефоне»; рассматривая этот Аппарат как вестник дурных новостей, почти напрямую связанный с причинами для сетований и причитаний, она поставила перед Аппаратом небольшую скамеечку, поскольку, как известно, в сидячем положении слуховая информация передается лучше. И наоборот, она не могла пережить, если кто то снимал трубку раньше нее, по той простой причине, что неподготовленное ухо способно исказить новость, даже просто пожертвовать ею, будучи не в состоянии вдохнуть в нее драматизм.) Поэтому я спросил у отца, по какой причине он впервые в жизни снял трубку. Он даже не стал изображать, что взволнован. Во всяком случае, он помнит, что уже отвечал отрицательно на этот вопрос, правда, не может сказать точно, в каком году, поэтому я выгляжу нелепо, спрашивая об этом снова, и вообще, зачем я звоню, если мы не условливались.
Да, это так. Почему нельзя заранее условиться, что будут такие моменты в жизни, когда все идет плохо, если женщина, с которой вы прожили восемь лет и которая все еще незаконно занимает вашу квартиру, решила украсть у вас пустячок, которым вы действительно пытались вначале манипулировать, но не очень долго, ровно столько, сколько понадобилось времени, чтобы в вас вспыхнула сильная любовь, редкая и необыкновенная, так вот, когда эта женщина, которую вы собираетесь выгнать из дому, кладет в чемодан, который вы выбрали, чтобы выгнать ее, записку, где объясняет вам, что она ни за что не уйдет, и к тому же в тот самый момент, когда вы это читаете, вы не можете отделаться от мысли, что она ужинает с малышом, тогда, разумеется, все это — стечение обстоятельств, как говорится, поэтому выходит, что нет, нельзя условиться о том, в какую минуту в жизни все пойдет наперекосяк, в конце концов это та непредвиденная ситуация, когда женщины, с которыми вы прожили восемь лет, продолжают незаконно занимать вашу квартиру…
— Это Виктор!
(Можно простить моего отца, абсолютного неофита в области телефонной связи, он крикнул, призывая мать, при этом не пытаясь прикрыть рукой мембрану, откуда его голос шел прямо мне в ухо. Разумеется, сила оглушающей звуковой волны имеет то преимущество, что немедленно прерывает патетический пересказ перипетий моей жизни.) Я слышал, как подбежала мать, тревога — это уже счастье, это понятно и объяснимо, раз я звонил в неусловленное время, значит, что то не так. И в этом, в неожиданном, и состоит прелесть драмы.
Мне было о чем пожалеть после этого звонка. Я прибавил к своим неурядицам новое переживание. Чувствуя, что мне плохо, вспоминая мой рассказ о том, что мне недостает любви, отец сказал, что может заглянуть ко мне. Нужно отметить два обстоятельства: он раньше никогда не бывал у меня и не имел привычки брать на себя инициативу и решать, куда ему идти. Если я уже не мог правильно рассчитать поступки своих родителей, спокойно занести их в тот раздел каталога, к которому я их причислил, о чем тогда можно вообще говорить? Моя прежде столь милая Тереза превратилась в стерву, мой добрый Эдуар стал безответственным, а теперь еще мой отец играет в эмансипацию. Он заглянет ко мне, как будто хочет заглянуть на какой то прием. А у меня даже не было сил ущипнуть себя, чтобы хотя бы на мгновение поверить в случайность снов.
Сразу же после появления отца можно было прийти к заключению, что произошло нечто невероятное. И выражение его лица, едва он переступил порог, почти предопределило невероятное развитие событий в этот вечер. Это был уже не тот вечно тщедушный субъект, к которому я привык. Я не мог не вспомнить тот день, который мы провели с ним вдвоем в начале моей драмы. Тот день, когда я обнаружил его сходство с Йодой, таящиеся в нем темные силы, тот день, когда он рассказал мне о женщине, которую когда то любил. Я вспомнил это потому, что, несомненно, именно тогда и произошли в нем эти изменения. Как это объяснить? Прежде всего становится очень не по себе, когда меняется близкий тебе человек. К тому же еще твой отец. Он никогда не был для меня примером для подражания, и именно потому, что он таковым не являлся, я смог легче сориентироваться в ситуации. Как это бывает, когда глаза привыкают к темноте. Он всегда был какой то недоделанный, даже внешне. Его авторитет был скорее сродни исчезнувшему племени, проклятой ветви рода. И вдруг он появляется, выставив напоказ усы. Не помню, говорил ли я, до какой степени моя матушка ненавидела усы? Я всегда думал, что отцу будет легче выцарапать ей глаза, чем уговорить позволить ему отпустить усы.