Жан-Мишеля очень тревожило ее состояние, и он раздраженно потребовал, чтобы она вышла на работу. Просто, как мог, попытался ее встряхнуть, пробудить от летаргии. Попытка удалась: она подняла голову и кивнула, как девочка, которая сделала глупость и обещает быть умницей. В сущности, она прекрасно знала, что у нее нет выбора. Что надо жить дальше. И отнюдь не потому, что на нее вдруг накричал коллега. Все пойдет, как прежде, думала Шарлотта, все успокоятся. Но нет, все шло совсем не как прежде. Что-то резко сломалось в правильном течении дней. То воскресенье никуда не делось: оно давало о себе знать в понедельник и в четверг, обитало в пятнице и вторнике. То воскресенье никак не кончалось, превращалось в гнусную вечность, рассыпалось порошей по всему будущему. Шарлотта улыбалась, Шарлотта ела, но с лица Шарлотты не сходила тень. Одна-две буквы ее имени ушли в сумрак. Ее, казалось, преследовала неотвязная мысль. Внезапно она спросила:

— А те цветы, что я должна была тогда доставить… Ты их все-таки отвез?

— Не до того было. Я сразу к тебе помчался.

— А мужчина не перезвонил?

— Конечно перезвонил. Я с ним говорил на следующий день. Он был весьма сердит. Его невеста никаких цветов не получала.

— А ты что?

— Я что… я ему все объяснил… сказал, что ты попала в аварию… что тот мужчина в коме…

— А он что сказал?

— Да уже и не помню… извинился… а потом что-то пробормотал… насколько я понял, он увидел в этом знак. Что-то очень негативное.

— Ты хочешь сказать… ты думаешь, он не сделал предложение своей девушке?

— Не знаю.

Шарлотту эта история потрясла. Она решила сама позвонить тому человеку. Он подтвердил, что решил повременить с предложением. Эта новость произвела на нее глубокое впечатление. Нельзя было оставлять это так. Она задумалась о том, как переплелись обстоятельства. Свадьба теперь откладывается. А может, и множество других событий изменят свой ход? Ее угнетало сознание того, что все жизни пойдут теперь иначе. Она мечтала: если я все исправлю, то станет так, как будто ничего и не было. Если исправлю, то смогу снова жить нормально.

Она пошла в подсобку магазина и сделала точно такой же букет. Потом поймала такси. Шофер спросил:

— Это на свадьбу?

— Нет.

— На день рождения?

— Нет.

— На… защиту диплома?

— Нет. Это просто чтобы сделать то, что я должна была сделать в день, когда задавила человека.

За всю поездку шофер не сказал больше ни слова. Шарлотта вышла из машины. Положила цветы на коврик перед дверью той женщины, невесты. Секунду постояла, глядя на них. Потом решила вынуть из букета несколько роз. Взяла их и села в другое такси. С того самого дня у нее остался в кармане адрес Франсуа. Она предпочла не встречаться с Натали, и это, безусловно, было верное решение. Ей было бы еще труднее прийти в себя, если бы чужая разбитая жизнь обрела лицо. Но здесь она действовала по наитию. Не раздумывая. Такси сначала ехало, потом остановилось. Второй раз за несколько минут Шарлотта стояла на лестнице перед дверью женщины. Она положила белые розы у порога Натали.

22

Натали толкнула дверь и спросила себя: пора или нет? Франсуа погиб три месяца назад. Три месяца — это так мало. Ей нисколько не стало лучше. Ее тело по-прежнему неусыпно сторожили часовые смерти. Друзья советовали ей вернуться на работу, не распускаться, занять время, чтобы оно стало хоть немного терпимым. Она отлично знала, что это ничего не изменит, а быть может, станет только хуже — особенно вечером, когда она вернется с работы, а его не будет, его никогда не будет. Какое странное выражение: не распускаться. А что еще делать? Мы всю жизнь распускаемся, иначе давно бы уже засохли. Ей-то хотелось именно распуститься: разжаться, дать себе волю, сбросить бремя. Не чувствовать его каждую секунду. Ей хотелось снова обрести легкость бытия, пусть даже невыносимую.

Она решила не звонить заранее. Хотела прийти просто так, без предупреждения, еще и затем, чтобы не превращать свой приход в целое событие. По дороге, в холле, в лифте, в коридорах ей встретилось немало коллег, и каждый, как мог, попытался выразить ей сочувствие. Словом, жестом, улыбкой, а иногда и молчанием. Способов было столько же, сколько людей, но ее глубоко тронула эта единодушная скромная поддержка. Как ни парадоксально, именно из-за этих знаков внимания она и колебалась сейчас. А ей это надо? Жить среди сплошного сострадания и неловкости? Если она вернется, надо будет разыгрывать комедию, делать вид, что она ожила и все в порядке. Она не вынесет, если станет замечать на себе взгляды, полные участия — участия, за которым в конечном счете кроется жалость.

Она стояла перед дверью шефа, полная сомнений. Чувствуя, что если войдет, значит, действительно придется возвращаться. В конце концов решилась и вошла без стука. Шарль сидел, уткнувшись в словарь Ларусса. Такая у него была причуда: каждое утро он читал определение какого-нибудь слова.

— Как дела? Я не помешала? — спросила Натали.

Он поднял голову. Он не ожидал ее увидеть. Это было как сон. В горле у него встал комок. Он боялся, что не сможет пошевелиться, волнение парализовало его. Она подошла ближе:

— Читал свое определение?

— Да.

— И какое сегодня слово?

— «Деликатность». Неудивительно, что в этот-то момент ты и появилась.

— Красивое слово.

— Рад тебя видеть здесь. Наконец-то. Я надеялся, что ты придешь.

Повисло молчание. Как ни странно, всегда наступал момент, когда они не знали, что друг другу сказать. В таких случаях Шарль всегда предлагал ей чаю. Чай у них служил каким-то горючим для слов. Потом он продолжал, в сильном возбуждении:

— Я встречался с акционерами в Швеции. Да, знаешь, я ведь теперь немного говорю по-шведски…

— Не знала.

— Да… они потребовали, чтобы я выучил шведский… повезло, нечего сказать. На редкость поганый язык.

— …

— Но что делать, надо же их уважить. Они все-таки вполне сговорчивы… в общем… да, вот что я хотел сказать… ведь я им про тебя говорил… и все согласились, что надо делать так, как ты хочешь. Если решишь вернуться, то можешь начинать работать в своем ритме, как тебе удобно.

— Очень любезно.

— Это не просто любезность. Нам тебя здесь не хватает, правда.

— …

— Мне тебя не хватает.

Он произнес эти слова, глядя на нее в упор. Бывают такие настойчивые взгляды, от которых неловко. Время в глазах превращается в вечность: одна секунда — это целая речь. Собственно говоря, он не мог отрицать двух вещей: во-первых, его всегда тянуло к ней. Во-вторых, после смерти ее мужа тянуло еще сильнее. Нелегко признаваться себе в такого рода влечении. Может, это патологическое сродство? Нет, не обязательно. Дело было в ее лице. После пережитой драмы в нем появилось что-то возвышенное. Грусть Натали существенно усиливала ее эротический потенциал.