И снова Саблин вспомнил и несчастную Красикову, и отравившуюся зоокумарином детоубийцу.
Он перечитал массу литературы, просиживал все свободное время в библиотеках, искал, выписывал, сравнивал, обдумывал, консультировался с опытными педиатрами, завел несколько толстых тетрадей, в которые заносил и выписки из прочитанных книг, научных статей, авторефератов и диссертаций, собственные наблюдения и те сведения, которые получал во время консультаций. Отдельно, в небольшой тетрадке в твердом переплете, составил перечень вопросов, которые необходимо задать родителям погибшего ребенка, чтобы более или менее четко представлять, обоснован диагноз «синдром внезапной смерти» или нет. Во всех исследованиях описывались случаи, когда ребенок в возрасте до одного года умирал при полном отсутствии каких бы то ни было клинических проявлений заболевания, и последующие исследования патоморфологических проявлений также не обнаруживали. Иными словами, синдром внезапной смерти — не выдумка, не артефакт, он существует в действительности. Однако этим удобным диагнозом очень часто пользовались и в тех случаях, когда имели место и жизнеугрожающие состояния в связи с заболеваниями, и даже явные признаки насильственной смерти.
Для того чтобы чувствовать себя уверенно при выставлении патологоанатомического диагноза, Саблин в обязательном порядке просил родителей умершего ребенка ответить на ряд вопросов: какая была температура у ребенка за сутки до смерти; не вызывали ли к нему «Скорую» или «Неотложную» помощь за сутки до смерти; какие лекарства малыш принимал за сутки до смерти; не вызывали ли к ребенку врача в связи с тем, что он заболел, в течение последних двух недель; как чувствовал себя малыш в последние сутки жизни, не был ли вялым, не снизился ли аппетит, не стал ли вдруг беспокойным без явного повода, не появилась ли сыпь, кашель, насморк, понос, рвота, срыгивание. Некоторые родители отвечали четко и сразу, было видно, что они полностью в курсе того, как чувствовал себя ребенок, но встречались и такие, которые толком ни на один вопрос ответить не могли, и это поднимало в Саблине волну негодования и ярости. Таких родителей он готов был убить на месте.
Он тщательно и методично изучал присланные из поликлиник амбулаторные карты умерших детишек, чтобы найти в них необходимую информацию: наличие у ребенка пневмонии, ее распространенность, характер экссудата; наличие ОРВИ, экзантемных или кишечных инфекций. Изучение медицинской документации оказалось делом непростым: требовалось много терпения, внимания и усидчивости, чтобы разобрать быстрый корявый почерк, которым делались записи в картах. Но неожиданно для себя Сергей понял, что эта кропотливая работа доставляет ему удовольствие.
— Ты же прекрасный гистолог, — засмеялась Ольга, когда он поделился с ней своим удивлением. — Это значит, что ты человек усидчивый и способный к длительной концентрации внимания без ослабления его остроты, ты не устаешь от монотонной работы, более того, ты находишь в ней удовольствие. Поэтому совершенно естественно, что разбираться с документами тебе не в тягость. Иногда мне кажется, что ты напрасно перешел из гистологии в морг, твое место — за микроскопом, там ты приносил куда больше пользы. Подумай, может быть, тебе имеет смысл вернуться?
Но Сергей даже думать не стал. Его место — у секционного стола. Так он чувствовал. В этом он был убежден. Только работая в секционной, можно испытать удовлетворение от того, что ты — тот, кто нашел путь к истине и сумел защитить беззащитного и наказать виновного. Он отчего-то стеснялся говорить об этом Ольге, прикрываясь словами о научном интересе, о профессиональном росте и о прочих таких понятных каждому категориях. На самом же деле он не желал был «винтиком» в сложном многоступенчатом механизме поиска ответа о причинах смерти, он хотел быть Первым, Главным и Единственным — тем, кто увидит вскрытое тело, проведет исследование на макроскопическом уровне и сам примет решение, какой материал отобрать для дальнейших исследований, и сам сформулирует вопросы специалистам, и сам первым ознакомится с их ответами, и сам лично сделает окончательные выводы, которые и будут представлены следствию. Он не только не объяснял этих мотивов Ольге, он и самому себе стыдился их озвучивать и лукаво твердил какие-то пустые слова о реализации себя как специалиста.
Жене, однако, такая погруженность Сергея в работу нормальной не казалась. Чем больше времени он уделял изучению вопроса о диагностике детских смертей, проводя каждый свободный час не с семьей на диване перед телевизором, как мечтала Лена, и не в походах по магазинам и рынкам, тем чаще она ворчала, скандалила, выговаривала ему, требовала и плакала. Более того, она пошла примитивным проторенным путем, которым идут многие молодые (а порой и не очень молодые) женщины: в случае «неправильного» поведения Сергея отказывала мужу в близости. Единственная привлекавшая Саблина сторона его неудачной супружеской жизни практически сошла на нет и превратилась в награду, которую Сергей должен был заслужить. Заслуживать он не хотел. Его коробило убожество такой постановки вопроса, и однажды он все-таки попытался объяснить Лене, чем именно он так занят и почему для него так важны результаты научных изысканий. Он рассказывал ей об отравившейся зоокумарином женщине, задушившей в пьяном угаре собственного сына, о Красиковой, ребенок которой умер непонятно от чего и которую обвинили в том, что она его «приспала», о маленьких невинных ангелочках, которых убивают умышленно или по неосторожности и смерть которых остается безнаказанной, потому что существует в классификации болезней такой удобный диагноз — «синдром внезапной смерти детей в возрасте до одного года». Об убитых горем родителях, живущих долгие годы с чувством вины, о неграмотных докторах-халтурщиках, допускающих врачебные ошибки, которые так легко и просто прикрыть диагнозом СВДС. Много чего он рассказывал Лене, которая, как ему казалось, внимательно слушала. Но выяснилось, что она вовсе и не слушала Сергея, а думала в это время о том, что хорошо бы мужу поменять работу, чтобы побольше зарабатывать.
— Ой, Сережка, ну что нашел в этой своей экспертизе? — она ласково прижалась к нему и игриво погладила по бедру. — Бросал бы эту работу и шел бы куда-нибудь, где можно хорошие деньги делать. Гинекологом, например, или стоматологом, сейчас богатых развелось — пруд пруди, и все хотят голливудскую улыбку. А еще лучше — пластическим хирургом, ты бы вообще миллионы зарабатывал. Ты бы озолотился! И мы бы пожили, наконец, как люди, в Турцию бы съездили все вместе, дубленку бы мне купили, а еще лучше — шубку натуральную. И сам бы оделся нормально. Может, даже на машину сумели бы быстро накопить. Представляешь, как было бы здорово: ты каждое утро подвозил бы меня к школе на машине! И Дашку в садик на машине возил бы. И раз в неделю мы с тобой ездили бы в магазин и на рынок и закупали бы продукты, чтобы каждый день мне с сумками не таскаться. Подумай, а?
Надо же, усмехнулся про себя Саблин, обе мои женщины — и Оля, и Лена — предлагают мне пути дальнейшей карьеры, и обе заканчивают свои выступления одним и тем же словом: «Подумай». Вроде бы похоже. А какая огромная разница! Просто два мира, даже не параллельных, которые никогда не пересекутся, а существующих в принципиально разных плоскостях реальности.