– Товарищ Субботин, товарищ Субботин!!! – Вкатился в теплушку и выдал: – Яков Михайлович, такой вот кунштюк…
– По-русски выражайся, – буркнул Субботин.
– А я и выражаюсь по-русски… Чехи мятеж подняли… Вот гады… Им свободу дали, а они… Депеша нам пришла, Яков Михайлович, с Измайловки, это следующая станция, телеграфист успел принять и сюда отстучать, пока те не прибежали… По всем станциям и эшелонам бунтуют чехи, сбрасывают ревкомы и свою власть ставят… Через Измайловку уже не пройти, ждут. А другой дороги нет, развилка только за Челябинском…
Субботин застонал, врезал кулаком по теплушке – аж дрожь пошла. Не горазд он был на самурайское самообладание… Откуда знать Субботину, что товарищем Троцким в связи с активизацией белых недобитков на Урале отдан приказ разоружить растянутые по Транссибу чехословацкие формирования и взять под стражу? А последним такой расклад не понравился. Не хотелось чехам воевать, но и умирать, гнить в фильтрационных лагерях не хотелось…
Подскочил Рыбский:
– Яков, надо обратно. Не пробиться.
– Куда обратно?! – гневно завопил Субботин. – Ты понимаешь, что мелешь?!
– Обратно – в Иркутск. Не дрова везем, Яков… – Он схватил Субботина за грудки, встряхнул: – Очнись, командир. Лучше время потерять, чем груз и самим подохнуть. Пойми, чехи рассредоточатся по крупным станциям, пустые эшелоны на путях не оставят – отведут в тупики и отстойники. Сами вряд ли сядут на шпалы – мы прорвемся, Яков. На востоке у нас больше шансов, чем на западе…
Вернулось самообладание и больше не терялось. Двое бойцов побежали в голову состава – предупредить машиниста, чтобы не трогался. Отцепили последние два вагона, махнули: проваливай. Четверо в депо – по шпалам, – откуда вскоре загремели выстрелы. Выполз грузовой паровоз инженера Лопушинского с бледным машинистом и тендером на привязи. Молодцы товарищи, хоть с углем проблем не будет… Время поджимало, он подпрыгивал от нетерпения. Вечная проблема с этим временем: перед нами его – тьма, после нас – сколько хочешь, а при нас – полный хрен! Четверти часа не прошло – тронулся состав-коротышка, набирая обороты, загрохотал на восток…
Сорок верст до Березовой, а там и чехи проснулись. Эшелона на путях уже не было. Разношерстная публика давилась на платформе – провинциальный люд, прореженный мундирами нерусской армии. Женские платочки, фуражки гимназистов, синие шинели с поперечными застежками-петлицами. Мещане, торговцы… Состав промчался по первому пути, мимо изумленных рож. Опомнилась новая власть. Стрелочный перевод на границе станции – туда уже бежали наперерез четверо в шинелях: полы по земле, затворами щелкали. Двое навалились на рычаг, потащили стрелку. Не в тупик же ехать, в самом деле… Арцевич – сама невозмутимость – лупанул с крыши из «максимки». Двое повалились на шпалы, но двое уже подползали, доволокли рычаг, замкнув перевод. Впрочем, и они не ушли – Арцевич бил, не жалея патронов. Со станции бежала целая толпа, но эти пока не считались: с задней тормозной площадки застрочил Гальперин, и толпа схлынула, оставив лежать несколько тел…
Скорость, слава богу, небольшая – скрипели тормозные колодки, поезд замедлялся метрах в сорока от перевода.
– Ну что, мужики, держись за авось, пока не сорвалось? – подмигнул косоглазый Гундарь – исполнительный работник, но имеющий пакостное свойство изъясняться прибаутками. Спрыгнул с теплушки, откатившись в сторону, – пулеметная очередь взбила фонтанчики с бугра. Субботин не поверил глазам – на привокзальную площадь из проулка между пакгаузами задним ходом выбирался легкий броневик «Остин-Путиловец» с развернутыми пулеметами в башнях! Откуда взялся в провинциальном городке?! Достижение научной мысли – у этой железяки в кормовой части дубликат рулевого управления, так что можно двигаться назад без разворота…
Он спихнул за Гундарем еще двоих – Штольца и Ракитникова: пригибаясь, петляя, как зайцы, бойцы побежали к стрелочному переводу. Штольца скосили сразу: шлепнулся в шпальную решетку. Двое добежали, навалились на стрелку. Со скрипом стальной клин примостился к рельсу. Бросились обратно под ураганным огнем. Ракитников – бывший поручик, герой Германской войны, кавалер «полного банта» – четырех оранжево-черных Георгиев – схватился за живот, завалился ничком. Стальная громадина, лязгая тягами, уже отправилась в путь. Пулеметы с обеих сторон исправно работали. Гундарь добежал до окутанной дымом и копотью теплушки, протянул руку, в которую вцепились сразу трое. Тут его и продырявило. Втащили – пробитого в нескольких местах, задыхающегося. Бормотал, давясь кровью, свои прибаутки – эх, пошло дело врозь да вкось, хоть брось…
– Сашка, не умирай… – хныкал его двоюродный брательник Птицын, тряся умирающего за грудки, – нам же с тобой еще воевать, Сашка…
– Эх, воевал бы… – харкался кровью Гундарь, – да воевало потерял, Коляша…
Это была первая ощутимая потеря, понесенная отрядом.
Протяженность железных дорог Российской империи – 76 тысяч километров. Порой Субботину казалось, что из этих тысяч они не пропустили ни метра. Куда едут? Где начало того конца, которым оканчивается начало? Однообразные пейзажи – поля, помеченные тропками, прошлогоднее сено в скирдах, чахлые деревни. На станциях и полустанках – тревожная тишина. Чехи в крупных городах, но пути свободны, да и основные силы мятежников сосредоточены пока на западе, на восточном направлении – лишь несколько эшелонов в наиболее значимых пунктах. В Петропавловске дежурный старичок с красным жезлом потребовал остановки. Закрыли теплушки и, когда патрульные в чужом обмундировании, дыша перегаром, стали интересоваться, что везет состав, быстро их перестреляли и обрядились в форму каких-то Карелов и Збышеков. Путейский работник, по младости лет симпатизирующий большевикам, перевел стрелку в нужном направлении. Дальше затруднений не испытывали. В Омске приветливо махали «своим», в покрытом копотью Чулыме прогулялись по перрону – дабы не забыть, какая она – мать сыра земля. Новониколаевск, Ачинск, Красноярск, где поцапались с начальником станции, почему-то не пожелавшим пропускать состав. Пришлось объяснять. Под монотонный стук колес ползли часы и дни. Время спрессовалось вдоль узкой ветки Транссиба. Люди дурели от безделья, заканчивалось топливо для питания парового котла…
Неприятности начались верст за семьдесят до Тулуна – в Турове. Пустынный полустанок, бараки, тупиковая ветка вдоль полотна и какой-то хутор в отдалении. Черный, как негр, помощник машиниста выпал на перрон, объявив, что нужна вода, а на этой промежуточной станции как раз имеется подходящая система водоснабжения. Вылезали чумазые чекисты, осуществляющие контроль за бригадой машинистов. Инкрустированные часы на гайтане [3] , еще в прошлом месяце принадлежащие некоему штабс-капитану Бузыкину, показывали три часа дня. Повезло – диспетчер на станции не испытывал симпатий к отжившему режиму. Связь имелась во все стороны. Выкатился эдаким колобком, засиволапил к Субботину, в котором по наитию распознал старшего, забормотал, проглатывая звуки. Сдержался, не пристрелил со злости информатора, хотя рука уже тянулась к «маузеру». Выть хотелось от отчаяния… Белый отряд полковника Старостина, усиленный «военно-служивым сословием», выбил красных из Иркутска! Ревком разгромлен, чекистов вешают на столбах! Но это еще полбеды. Зажиточные горожане, обиженные Субботиным, тут же кинулись в контрразведку, и меры приняли. Откуда беляки узнали, что эшелон добрался до Урала, развернулся и покатил обратно? Бессмысленно гадать. Начальник станции в Красноярске (и почему он его не пристрелил?) телеграфировал в Иркутск, что состав из двух вагонов проследовал на восток. Терпения у белых не хватило (или подзуживал кто) – снарядили встречный состав, набили солдатами, пехотную трехдюймовку загрузили на платформу, и на перехват… Десять минут назад белые прошли Тулун. До Турова им верст семьдесят. Через час с копейками будут здесь…