– Сонечка убила Исоханова?!
Я привстал со стула, потом упал обратно. Я мигом протрезвел. Я был окончательно сражен, растоптан, уничтожен.
– Не верю! Это ошибка! Этого… не может быть!
Я замолчал, мой голос больше мне не повиновался. Сонечка, моя Сонюшка, моя девочка… Я вспомнил, как она смотрела на меня – с сожалением, печально, со слабой улыбкой. Я вспомнил, как шевельнулись ее губы, произнеся какое-то слово. И я вдруг понял, что она сказала! «Поздно!» Она сказала – поздно! Я разливался соловьем, рисуя картины нашего прекрасного будущего, а она знала, что ничего уже не будет…
– И тем не менее, Вячеслав Михайлович, тем не менее. Я понимаю ваши чувства, но у нас есть показания соседки… она опознала Ивкину.
– А сколько было… всего денег? – спросила вдруг Ведьма.
– Около полутора миллионов долларов, – ответил Коля, внимательно глядя на меня.
– Полтора миллиона? Не может быть!
– Не ожидали, Вячеслав Михайлович? После визита к Исоханову Ивкина позвонила Дергунцу и сказала, что договориться не удалось и вообще все пошло не по тому сценарию… Он испугался и решил сбежать, рассудив, что рано или поздно до него доберутся. Тем более что Ивкина исчезает с горизонта. Это в основном все. Остальное вы знаете. В общих чертах…
– Он звонил мне, – пробормотал я, – предупредил, что меня вот-вот арестуют за убийства и что мне лучше скрыться, пока не найдут настоящего убийцу.
– Сообразительный парень, – ответил Коля. – Если бы у вас сдали нервы и вы скрылись… сами понимаете. Кстати, при обыске у него нашли письмо, адресованное вашей жене!
– Письмо, адресованное Лии? От кого? Как оно к нему попало?
– Оно пришло на адрес фонда, а он, видимо, изъял его из почты. Ваш бывший студент – очень любопытный юноша, Вячеслав Михайлович. Между прочим, он ответил этому человеку, а потом стал писать ему регулярно. У него в столе мы нашли черновики писем со всякими дурацкими стишками. Пацанизм какой-то, честное слово! – Коля хлопнул ладонью по столу. – Затевать хищение в особо крупных размерах и развлекаться сочинением глупых стишков – в голове не укладывается. От кого письмо? От человека по имени Владимир Былдин. Знаком? – Коля снова испытующе смотрит на меня.
Я качаю головой – нет, не знаком, и в свою очередь спрашиваю:
– Они что, были… знакомы?
– Кто?
– Лия и этот… Былдин.
– Нет, как будто. Он видел ее по телевизору. Между нами, странный малый этот Былдин. Работает контролером общественного транспорта, гоняет безбилетных пассажиров и… – Коля покрутил головой.
– А что в письме? – спрашивает Ведьма.
– А в письме – любовь. Как в «Гранатовом браслете», было такое кино когда-то…
– А Лия… что случилось с ней? – спросили мы с Ведьмой почти в один голос.
– Эти два дела никак не связаны. Ваша покойная жена погибла, – Коля замялся, подбирая слова, – в силу неудачно сложившихся обстоятельств. Тут не до конца все ясно. Кстати, убийц было двое. И один из них… то есть одна, вам знакома…
– Двое?! Их было двое? Кто?
– Известная вам Лара Бекк. Тоже, между прочим, ваша студентка!
– Лара Бекк? – поразился я. – Но… почему?
– По ее словам, она не любила вашу жену и поэтому решила ее отравить.
– Лара Бекк… отравила Лию? Не любила и поэтому решила отравить? Не могу поверить…
– Людям иногда свойственно совершать странные поступки, – философски заметил Коля.
– Лара Бекк… ни за что не поверю… – продолжал лепетать я. – Такая славная девочка… Она не могла, здесь какая-то ошибка!
– Могла, но… одним словом, это не она, – вздохнул Коля с сожалением, как мне показалось.
– Но тогда кто?
– Тайна следствия, – ответил Коля уклончиво, и я вдруг понял, что им ничего не известно об убийце моей жены.
– А как же Лара? Что с ней будет?
– К сожалению, скорее всего, ничего. Нет состава преступления. Имела место несерьезная попытка убийства, бессмысленная… технически. Преступница раскаялась и сказала, что больше не будет. Я бы приговорил ее к розгам на площади! – кровожадно сказал Коля. – Чтобы неповадно было. И запретить читать детективы!
Дальше я молчал, переваривая услышанное, а они болтали о политике, воспитании детей и выставке американского самородка Стива Моравиа в галерее «Венеция». Ведьма повторила свое приглашение на открытие, которое состоится через три недели, девятнадцатого июня, в воскресенье. Коля обещался быть.
Я почти не слышал их, испытывая боль и печаль, чувство вины захлестывало меня. Мне хотелось остаться одному. Я пытался понять, почему она пошла на это… Чтобы отомстить мне? Чтобы перечеркнуть постылую прошлую жизнь и начать новую? В другом месте, с другими людьми? Так трагично, так нелепо… и в итоге – смертельный виток, лавина, неуправляемый хаос…
Старший лейтенант травил душераздирающие байки и безбожно хвастался. Послушать его, так он каждый день выезжает на задержание криминальных групп, вместе с Интерполом борется с организованной преступностью, стреляет без промаха, мастерски раскалывает матерых воров в законе и носит на себе отметины вражеских пуль. Лицемерная Ведьма испуганно вскрикивала и закрывала глаза от страха.
Около трех мы вышли проводить его. После прокуренной комнаты майская ночь была чудо как хороша, на ее фоне особенно ярко чувствовалось несовершенство человеческой породы. Вокруг было светло, тихо и торжественно. По небу неторопливо плыла громадная зеленая луна, деревья отбрасывали четкие вытянутые тени – мир, казалось, потерял объемность и существовал лишь в двух измерениях. Теплый любопытный ветер трогал наши лица.
Мы стояли около Колиного потрепанного «Москвича», прощаясь, когда до наших ушей долетел звук отдаленного взрыва.
– Бомба! – определил Коля. – Криминальные разборки. О темпора, о морес! [13]
* * *
– А знаете, этот хлюпик Дубенецкий оказался ничего мужиком, – поделился старлей Коля Астахов со своими друзьями Федором Алексеевым и Савелием Зотовым в тот же день вечером, когда они сбежались в своей штаб-квартире – баре «Тутси». – Даже не ожидал!
– Я же говорил! – вскричал Савелий. – Я вам сразу сказал! Федя, скажи!
– Говорил, помню.
– Если бы не он и не эта женщина… художница Мария… – Коля вздохнул и махнул рукой. – И главное, влюблена в него, прямо глаз не сводит. И все-таки, убейте, не понимаю, что они в нем находят?
– Давайте за любовь! – предложил Федор. – Вернее, за странности любви!
Тост протестов не вызвал, и они выпили…
Я тело в кресло уроню,