– Очевидно, они исчерпали все доводы, – предположил Войкевич, и тут послышался робкий стук в дверь.
– Войдите! – крикнул Стефан.
На пороге возник Тодор и, часто-часто мигая, доложил, что ее величество просила передать его величеству письмо. Король нахмурился.
– Что там еще? – проворчал он, разрывая конверт.
Прочитав, он нахмурился еще больше.
– Она просит у меня деньги на организацию благотворительного вечера, – пояснил Стефан безмолвствовавшему адъютанту. – Можешь идти, Тодор.
– Ее величество просила подождать ответа, – еле слышно пробормотал секретарь, косясь на кузена. Тодор приступил к своим обязанностям сравнительно недавно и до сих пор нервничал всякий раз, когда ему приходилось говорить с королем.
Стефан вздохнул.
– Десяти золотых хватит? Милорад! Напиши записку в казначейство, я подпишу.
Войкевич подошел к столу, своим быстрым, решительным почерком написал требуемое и подал Стефану на подпись. Тот криво расписался и махнул рукой, отсылая секретаря.
– Вздор вся эта благотворительность, – сказал король адъютанту, как только дверь за Тодором закрылась. – Мои жена и матушка всерьез полагают, что если они будут творить добрые дела, то нас не выгонят, как некогда дядю Христиана. А по-моему, это напрасная трата времени и денег. Царь Николай правил жестко, никому не давал воли и умер в своей постели, а его сын освободил крестьян и провел реформы, после чего его убили террористы. Никогда не знаешь, чего надо этим славянам. Если хочешь знать, я всегда мечтал стать французским императором. – Он блаженно зажмурился. – С французами можно сотворить великие дела, а что можно сделать с нашими недотепами?
– Франция теперь уже не та, – рассудительно заметил Милорад.
– Конечно, республика ее погубит, – тотчас же согласился Стефан. – Все говорят: демократия, у народа больше власти, а на деле выходит, что власть все равно у кого угодно, только не у народа. Потому что народ никогда не правит – правят отдельные личности, вопрос только в том, какими путями они приходят к власти. Да что я тебе говорю – ты же сам недавно доказывал мне, что демократия потерпела крах уже в Древней Греции…
Он вздохнул, утомленный тем, что на протяжении двух минут ему пришлось рассуждать на серьезные темы, пусть и словами своего адъютанта. В дверь снова постучали. На сей раз это оказался старый слуга, который носил к королю послания от Лотты. Прочитав записку, король позеленел.
– Мы будем иметь удовольствие видеть мадемуазель Рейнлейн сегодня на сцене? – спросил полковник.
– Черта с два, – тоскливо ответил король. – Она, видите ли, заболела и плохо себя чувствует. – Он сложил записку и покачал головой. – Ах, баронесса, баронесса! Можешь идти, Милан.
Слуга скрылся за дверью.
– Уверен, ваше присутствие сумеет ее вылечить, – сказал Милорад.
– Я собирался сегодня ехать в театр, – с металлом в голосе ответил Стефан. – Иначе мне придется умирать со скуки на вечере, который устраивает ее величество. О, как все это некстати!
Он поднялся с места. Встал и полковник.
– Если вы собираетесь выехать из дворца, – начал Войкевич, – я должен предупредить охрану.
– С чего ты взял? – с неудовольствием отозвался король. – Не могу же я ехать к ней всякий раз, когда она вообразит, что я ее больше не люблю. И потом, если она больна, то я же не врач!
Он отвернулся и в раздражении заходил по кабинету.
– И ее дружба с этим Ракитичем мне не нравится, – продолжал его величество, распаляясь все сильнее и сильнее. – Черт побери, отец завещал мне страну не для того, чтобы я продал ее этим паршивым австрийцам!
Войкевич, которому от Ракитича и Кислинга регулярно перепадали большие суммы, не стал развивать эту тему, а только сказал:
– Ваше величество, я распорядился увеличить вашу охрану. Надеюсь, вы не будете на меня за это в обиде.
– Нет, что ты, – сказал Стефан. Этот добродушный человек остывал так же быстро, как начинал сердиться. – Почему именно сейчас?
– На всякий случай, – уклончиво ответил полковник. – Не доверяю я этим республиканцам.
– Старевич? – болезненно поморщился король. – Как ты думаешь, возможно ли лишить его депутатской неприкосновенности? Я бы с удовольствием посадил его в каземат, чтобы он прекратил мутить народ.
Однако адъютант успокоил короля, объяснив, что Старевич человек вполне разумный, именно такие нужны в парламенте, чтобы управлять республиканской сворой. Другое дело – неконтролируемая молодежь, начитавшаяся умных книжек и подпитываемая недовольной интеллигенцией.
– У тебя есть какие-то определенные сведения? – забеспокоился король.
– Нет, – сказал Войкевич, – но он привык обо всем думать заранее. И потом, сейчас весна, в Любляну в это время прибывает больше народу, чем обычно, и он решил на всякий случай подстраховаться.
– Так что ваше величество может без помех ехать куда заблагорассудится, – добавил полковник.
Стефан улыбнулся и сказал, что Лотта живет неподалеку, и, пожалуй, он может как бы невзначай заглянуть к ней в гости и узнать, что же такое творится с бедняжкой.
Доподлинно известно, что визит к балерине состоялся в тот же день, и для человека заболевшего мадемуазель Рейнлейн приняла гостя слишком горячо. В порыве страсти любовники сломали кровать, расколотили несколько ваз и опомнились только ближе к вечеру.
Поглядев на часы, Стефан понял, что ему пора идти.
– Куда же ты? – промурлыкала Лотта, водя пальчиком по простыне.
Король объяснил, что, поскольку театр сегодня отменяется, ему придется скучать на благотворительном вечере, который устраивают его жена и мать.
– Я поеду с тобой, – объявила балерина.
– И речи об этом быть не может!
– В сопровождении Ракитича, как всегда, – уточнила Лотта и, спрыгнув с постели как была нагишом, принялась рыться в гардеробе.
По мысли Лотты, ненавистная баронесса Корф наверняка воспользуется ее отсутствием, чтобы обольстить, околдовать, очаровать бедного доверчивого Стефана и выудить из него соглашение по поводу Дубровника. А этого ни в коем случае нельзя было допустить.
Надо сказать, что подозрения балерины оправдались: прибыв на вечер, она сразу же заметила в толпе гостей Амалию, которая непринужденно беседовала с наследником. Впрочем, настроение балерины тотчас улучшилось, потому что, хоть платье баронессы и было великолепно, сегодня она была почти без украшений и, стало быть, никак не могла соперничать с Лоттой, которая надела чуть ли не все подаренные ей королем драгоценности. Однако, едва Амалия повернулась, балерина увидела на ее шее восхитительный бриллиант не то голубого, не то сиреневого оттенка [11] . Этот камень словно магнитом притягивал взоры окружающих, и, конечно, к такому украшению не были нужны никакие дополнения.