– Господа, – сказал он, – прошу вас не поворачивать головы и не показывать вида, что вы обращаете на меня внимание. Продолжайте ходить и слушайте. Мы одни.

Воцарилась глубокая тишина, нарушаемая только доносившимися издалека возгласами веселых гостей, которые рассеялись по саду, чтобы лучше видеть фейерверк.

Странное зрелище представляли собой эти группы людей, как будто занятых беседой, а на самом деле жадно внимавших тому, кто, со своей стороны, делал вид, что разговаривает только со своим соседом.

– Господа, – начал Фуке, – вы, конечно, все заметили сегодня отсутствие двух наших друзей, неизменно бывающих здесь по средам… Аббат, не останавливайтесь, бога ради. Это совершенно лишнее: можно слушать и на ходу. Или лучше станьте у открытого окна; у вас острое зрение, и вы тотчас заметите всякого, кто направится сюда. Предупредите нас кашлем.

Аббат повиновался.

– Я не заметил, кто отсутствует, – молвил Пелисон, шедший в обратном направлении, спиной к Фуке.

– Я не вижу господина Лиодо, который выдает мне пенсию, – сказал Лоре.

– А я, – отозвался стоявший у окна аббат, – не вижу моего дорогого д’Эмери, который должен мне тысячу сто ливров за нашу последнюю игру.

– Лоре, – произнес Фуке, поникнув головой, – вы не будете больше получать пенсии от Лиодо, а вы, аббат, никогда не получите ваших тысячи ста ливров от д’Эмери. Оба они должны скоро умереть.

– Умереть? – в один голос воскликнули присутствующие, забыв при этом страшном слове свои роли.

– Господа, успокойтесь, – сказал Фуке. – За нами могут наблюдать… Да, они должны умереть.

– Умереть! – повторил Пелисон. – Ведь я видел их шесть дней назад: они были вполне здоровы, веселы, полны надежд… Боже мой, какая же это болезнь поразила их так внезапно?

– Это не болезнь, – отвечал Фуке.

– Значит, есть средство помочь, – возразил Лоре.

– Нет, помочь им нельзя: они накануне гибели.

– Но отчего же они умирают? – вскричал один из офицеров.

– Спросите об этом у тех, кто их убивает.

– Как! Их убивают? Кто же их убивает? – послышались испуганные голоса.

– Хуже того: их вешают, – произнес Фуке с таким унынием, что его голос прозвучал как похоронный звон в этой роскошной галерее, сверкавшей золотом, бархатом, прекрасными картинами и цветами.

Все невольно остановились. Аббат отошел от окна. Ракеты то и дело взлетали над вершинами деревьев. Громкие голоса, доносившиеся из сада, заставили министра подойти к окну; за его спиной столпились друзья, готовые исполнить малейшее его желание.

– Господа, – сказал он, – Кольбер велел арестовать, судить и предать смертной казни двух моих друзей. Что, по вашему мнению, следует мне предпринять?

– Черт возьми! – воскликнул аббат. – Надо распороть брюхо Кольберу.

– Монсеньор, – молвил Пелисон, – вам надо повидаться с его величеством.

– Но, дорогой Пелисон, король уже подписал смертный приговор.

– В таком случае нужно помешать приведению приговора в исполнение, – решил граф де Шано.

– Это невозможно, – возразил Гурвиль. – Разве попробовать подкупить тюремщиков?

– Или начальника тюрьмы, – вставил Фуке.

– Можно сегодня же ночью устроить заключенным побег, – предложил еще кто-то.

– А кто из вас возьмется за это?

– Я, – сказал аббат. – Я отнесу деньги.

– Я, – сказал Пелисон. – Я берусь переговорить с начальником тюрьмы.

– Предложим ему пятьсот тысяч ливров, – сказал Фуке. – Этого достаточно. А если нужно, дадим и миллион.

– Миллион! – вскричал аббат. – Да я и с частью этой суммы куплю пол-Парижа!

– Это правильный путь, – одобрил Пелисон. – Подкупим начальника и освободим осужденных. Очутившись на свободе, они поднимут на ноги врагов Кольбера и докажут королю, что его юное правосудие небезупречно, как и всякая крайность.

– Итак, Пелисон, отправляйтесь в Париж и привезите к нам осужденных, а завтра посмотрим, как действовать дальше. Гурвиль, вручите Пелисону пятьсот тысяч ливров.

– Смотрите, как бы вас не унесло ветром, – заметил аббат. – Ответственность огромна. Хотите, я помогу вам?

– Тише! – сказал Фуке. – Сюда идут. Ах, как великолепен фейерверк! – воскликнул он в тот момент, когда над соседней рощей рассыпался целый дождь сверкающих звезд.

Пелисон и Гурвиль покинули галерею через заднюю дверь, между тем как Фуке вместе с остальными друзьями спустился в сад.

X. Эпикурейцы

Фуке, казалось, сосредоточил все свое внимание на яркой иллюминации, на ласкающей музыке скрипок и гобоев, на ослепительном фейерверке, который, бросая в небо свои изменчивые отблески, освещал за деревьями темный силуэт Венсенского замка. Он улыбался дамам и поэтам, и праздник не казался менее веселым, чем обыкновенно. Ватель, с ревнивым беспокойством следивший за выражением лица Фуке, видимо, остался вполне доволен вечером.

Когда фейерверк кончился, общество рассеялось по аллеям парка и мраморным галереям. Стихотворцы прогуливались под руку в рощах, некоторые разлеглись на земле, рискуя испортить свои бархатные костюмы и прически, к которым пристали сухие листья и стебли травы. Немногочисленные дамы слушали пение артистов и декламацию поэтов, большинство же внимало прекрасной прозе своих кавалеров, которые, не будучи артистами и поэтами, под влиянием молодости и уединения не уступали им в красноречии.

– Почему это наш хозяин не сходит в сад? – говорил Лафонтен. – Эпикур никогда не оставлял своих учеников, не то что наш повелитель.

– Напрасно вы считаете себя эпикурейцами, – сказал ему Конрар. – По правде сказать, здесь ничто не напоминает учения гаргетского философа.

– Ба! – отвечал Лафонтен. – Разве вам не известно, что Эпикур приобрел огромный сад, где спокойно жил со своими друзьями?

– Это так.

– А разве господин Фуке не приобрел этого большого сада в Сен-Манде и разве мы не проводим здесь спокойно время с ним и нашими друзьями?

– Все это верно, но, к сожалению, сада и друзей недостаточно для сходства с Эпикуром. Укажите мне, в чем сходство между воззрениями господина Фуке и учением Эпикура?

– Хотя бы в девизе: «Удовольствие дает счастье».

– Что же дальше?

– Никто из нас, я полагаю, не считает себя несчастным. По крайней мере я не скажу этого о себе. Прекрасный вечер, вино «Жуаньи», за которым посылали в мой любимый кабачок, ни одной глупости за длившийся целый час ужин, хотя на нем присутствовали десять миллионеров и двадцать поэтов…

– Здесь я прерву вас. Вы говорите о прекрасном ужине и вине «Жуаньи», а я напомню вам, что великий Эпикур со своими учениками питался хлебом, овощами и ключевой водой.