– Как мог простой солдат жалеть короля! Помилуйте, ваше величество!
– Вы очень хорошо понимаете меня. Вы отлично знаете, что тогда следовало щадить меня; что в то время не я был здесь властелином и все мои надежды были на будущее. Когда я говорил об этом будущем, вы отвечали мне: «Увольте меня в отставку… немедленно!»
Д’Артаньян прикусил усы.
– Правда, – прошептал он.
– Вы не льстили мне, когда я находился в бедственном положении, – прибавил король.
– Но, – возразил д’Артаньян, гордо подняв голову, – если я не льстил тогда вашему величеству, то и не изменял вам. Я даром проливал кровь свою, я стерег дверь, как собака, очень хорошо зная, что мне не бросят ни хлеба, ни кости. Я сам был очень беден, но никогда ничего не просил, кроме отставки, о которой ваше величество изволите говорить.
– Знаю, вы честный человек… но я был молод, и вы должны были пощадить меня… В чем могли вы упрекнуть короля?.. В том, что он не оказал помощи королю Карлу Второму… Скажем более: в том, что он не женился на Марии Манчини?
При этих словах король пристально посмотрел на мушкетера.
«Ага, – подумал д’Артаньян. – Он не только все помнит, но даже угадывает».
Людовик продолжал:
– Осуждение ваше касалось и короля, и человека… Моя слабость… да, вы сочли это слабостью…
Д’Артаньян не отвечал.
– Вы упрекали меня и за мою слабость перед покойным кардиналом. Но разве не кардинал возвысил и поддержал меня?.. В то же время он возвышался сам и поддерживал самого себя, я это знаю; но, во всяком случае, услуги его не подлежат сомнению. Неужели вы бы больше любили меня, лучше служили мне, если бы я был неблагодарным эгоистом?
– Государь…
– Перестанем говорить об этом: вас это огорчает, а меня мучит.
Д’Артаньян не был уличен. Молодой король, заговорив с ним надменно, ничего не добился от него.
– Задумывались ли вы с тех пор? – заговорил снова Людовик.
– О чем, ваше величество? – вежливо спросил д’Артаньян.
– Обо всем, что я сказал вам.
– Да, ваше величество…
– И вы только ждали случая вернуться к этому разговору?
– Ваше величество…
– Вы, кажется, колеблетесь…
– Ваше величество, я никак не могу понять, о чем вы изволите говорить.
Людовик нахмурился.
– Простите, государь, у меня очень неповоротливый ум… Я многого не могу понять, но уж если понял, то никогда не забуду.
– Да, память у вас хорошая.
– Почти такая же, как и у вашего величества.
– Решайтесь скорее. Мне время дорого. Что вы делаете с тех пор, как вышли в отставку?
– Ищу счастья, ваше величество.
– Жестокие слова, господин д’Артаньян.
– Ваше величество неверно поняли меня. Я питаю к королю величайшее почтение. Правда, я привык жить в лагерях и казармах и выражаюсь, может быть, недостаточно изысканно, но, ваше величество, вы стоите надо мною так высоко, что вас не может оскорбить слово, нечаянно вырвавшееся у солдата.
– В самом деле, я знаю, что вы совершили блестящий подвиг в Англии. Жалею только, что вы не сдержали обещания.
– Я! – вскричал д’Артаньян.
– Разумеется… Вы дали мне честное слово, что, оставив мою службу, не будете служить никому… А ведь вы служили королю Карлу Второму, когда устроили чудесное похищение генерала Монка…
– Извините, ваше величество, я служил самому себе.
– И успешно?
– С таким же успехом, с каким совершали свои подвиги полководцы пятнадцатого века.
– Что вы называете успехом?
– Сто тысяч экю, которые теперь принадлежат мне. В неделю я получил денег втрое больше, чем за пятьдесят лет.
– Сумма немалая… но вы будете стремиться увеличить ее?
– Я, государь? Вчетверо меньшее состояние показалось бы мне сокровищем. Клянусь вам, я и не помышляю об увеличении его.
– Так вы хотите жить в праздности и расстаться со шпагой?
– Я уже расстался с ней.
– Это невозможно, господин д’Артаньян! – сказал Людовик XIV решительно.
– Почему же?
– Потому, что я не хочу этого, – сказал молодой король так твердо и властно, что д’Артаньяном овладело удивление и даже беспокойство.
– Ваше величество, позволите ли ответить вам? – спросил он.
– Говорите!
– Я принял это решение, когда был беден.
– Дальше!
– А теперь, когда я трудами своими нажил прочное состояние, вашему величеству угодно лишить меня независимости? Вам угодно осудить меня на меньшее, когда я приобрел большее?
– Кто позволил вам угадывать мои намерения и рассуждать о моих планах? – спросил Людовик гневно. – Кто сказал вам, что сделаю я и что придется делать вам?
– Ваше величество, – спокойно сказал мушкетер, – кажется, той откровенности, с какой мы объяснились тогда в Блуа, теперь уже нет.
– Да, все изменилось.
– От души поздравляю ваше величество, но…
– Вы не верите этому?
– Я не государственный муж, но у меня тоже верный взгляд, и дело мне представляется не так, как вашему величеству. Царство Мазарини кончилось; но начинается владычество финансовых тузов. У них в руках деньги. Ваше величество, вероятно, не часто видите их. Жить под властью этих прожорливых волков тяжело для человека, который надеялся на независимость.
В эту минуту кто-то поскребся у дверей; король горделиво поднял голову.
– Извините, господин д’Артаньян, – сказал король, – это господин Кольбер с докладом. Войдите, господин Кольбер.
Д’Артаньян отступил на несколько шагов. Кольбер явился с бумагами и подошел к королю.
Нечего и говорить, что гасконец не упустил удобного случая и устремил хитрый и пристальный взгляд на нового посетителя.
– Следствие кончено? – спросил король.
– Кончено, – отвечал Кольбер.
– Что говорят следователи?
– Что виновные заслуживают смертной казни с конфискацией имущества.
– Ага, – сказал король спокойно, искоса взглянув на д’Артаньяна. – А ваше мнение, господин Кольбер?
Кольбер, в свою очередь, посмотрел на д’Артаньяна. Этот незнакомец мешал ему говорить. Людовик XIV понял его.
– Не беспокойтесь, – сказал он, – это господин д’Ар-таньян. Неужели вы не узнали господина д’Артаньяна?
Тут Кольбер и д’Артаньян взглянули друг на друга. Д’Ар-таньян смотрел открыто, сверкающими глазами, Кольбер исподлобья и недоверчиво. Откровенное бесстрашие одного не понравилось другому; подозрительная осторожность финансиста не понравилась солдату.