– О, останьтесь, умоляю вас! – попросил де Гиш. – Вы любите уединение. Ах, как я понимаю это; такие наклонности свойственны всем женщинам с добрым сердцем. Ни одной из них не будет скучно вдали от светских удовольствий. О мадемуазель, мадемуазель!
– Да что с вами, граф? – испуганно спросила Лавальер. – Вы, видимо, расстроены?
– Я? Нет, нет, я совсем не расстроен.
– В таком случае, господин де Гиш, позвольте мне выразить вам свою благодарность. Я знаю, что только благодаря вашему ходатайству меня назначили фрейлиной принцессы.
– Да, правда, я припоминаю, очень рад, мадемуазель. Вы, вероятно, любите кого-нибудь?
– Я?
– Ах, простите, я не знаю, что говорю; тысячу раз прошу прощения. Принцесса была права, совершенно права; это жестокое изгнание повредило мои умственные способности.
– Но мне кажется, граф, что король принял вас благосклонно?
– Вы полагаете?.. Благосклонно… кажется, благосклонно… да.
– Разумеется, благосклонно; ведь вы, по-моему, вернулись без его позволения?
– Это правда, и мне кажется, что вы правы, мадемуазель. А не видели ли вы где-нибудь здесь виконта де Бражелона?
При этом имени Лавальер вздрогнула.
– К чему этот вопрос? – проговорила она.
– О боже мой! Неужели я оскорбил вас? – спохватился де Гиш. – В таком случае я несчастный человек, достойный сожаления.
– Да, вы несчастны и достойны сожаления, господин де Гиш; вы, по-видимому, ужасно страдаете.
– Ах, мадемуазель, почему у меня нет преданной сестры, верного друга…
– У вас есть друзья, господин де Гиш, и как раз виконт де Бражелон, о котором вы только что говорили, ваш настоящий друг.
– Да, действительно, это один из лучших моих друзей. До свидания, мадемуазель, до свидания. Мое почтение.
И он как безумный бросился в сторону пруда. Его черная тень скользила по ярко освещенным деревьям и расплывалась на сверкавшей поверхности пруда.
Лавальер сочувственно проводила его глазами.
– Да, да, – проговорила она, – он страдает, и я начинаю догадываться, из-за чего.
Тут к ней подбежали ее подруги, девицы де Монтале и де Тонне-Шарант.
Они только что сменили костюмы нимф на обычные платья и, возбужденные этой прекрасной ночью и своим успехом, прибежали за своей подругой.
– Как! Вы уже здесь! – воскликнули они. – А мы думали, что придем первые на условленное место.
– Я здесь уже четверть часа, – отвечала Лавальер.
– Разве вам не понравились танцы?
– Нет.
– А весь спектакль?
– Тоже не понравился. Я предпочитаю смотреть на этот темный лес, в глубине которого там и сям вспыхивают огоньки, точно мигают глаза какого-то таинственного существа.
– Какая она поэтичная особа, наша Лавальер, – усмехнулась де Тонне-Шарант.
– Несносная! – возразила Монтале. – Когда мы забавляемся, она плачет, а когда нас обижают и мы, женщины, плачем, Лавальер хохочет.
– Нет, я не такая, – заявила де Тонне-Шарант. – Кто меня любит, должен мне льстить, кто мне льстит, тот мне нравится, а уж кто мне нравится…
– Ну, что же ты не договариваешь? – сказала Монтале.
– Это очень трудно, – перебила мадемуазель де Тонне-Шарант с громким смехом. – Договори за меня, ведь ты такая умная.
– А вам, Луиза, нравится кто-нибудь? – спросила Монтале.
– Это никого не касается, – проговорила молодая девушка, поднимаясь с дерновой скамьи, на которой она просидела весь балет. – Слушайте, ведь мы условились повеселиться сегодня без надзора и провожатых. Нас трое, мы дружны, погода дивная; взгляните, как медленно плывет по небу луна, заливая серебряным светом верхушки каштанов и дубов. Какая чудная прогулка! Мы убежим туда, где нас не увидит ничей глаз и куда никто не последует за нами. Помните, Монтале, шевернийские и шамборские леса и тополи Блуа? Мы поверяли там друг другу свои надежды.
– И тайны.
– Я тоже часто мечтаю, – начала мадемуазель де Тонне-Шарант, – но…
– Она ничего не рассказывает, – заметила Монтале, – и то, о чем думает мадемуазель де Тонне-Шарант, известно одной Атенаис.
– Тсс! – остановила их Лавальер. – Мне послышались шаги.
– Скорее, скорее в кусты! – скомандовала Монтале. – Присядьте, Атенаис, вы такая высокая.
Мадемуазель де Тонне-Шарант послушно нагнулась.
В ту же минуту показались два молодых человека; опустив голову, они шли под руку по песчаной аллее вдоль берега.
Девушки прижались друг к другу и затаили дыхание.
– Это господин де Гиш, – шепнула Монтале на ухо мадемуазель де Тонне-Шарант.
– Это господин де Бражелон, – в свою очередь, шепнула де Лавальер.
Молодые люди приближались, оживленно беседуя между собою.
– Сейчас она была здесь, – сказал граф. – Это не был призрак; я говорил с нею, но, может быть, я напугал ее.
– Каким образом?
– Ах боже мой! Я не успел еще опомниться от того, что случилось со мною; должно быть, она меня не поняла и испугалась.
– Не волнуйтесь, друг мой. Она добрая и простит вас; она умница, она поймет.
– А что, если она слишком хорошо поняла?
– Ну что же?
– А вдруг она расскажет?
– Вы не знаете Луизы, граф, – заметил Рауль. – Луиза само совершенство. У нее нет недостатков.
Молодые люди прошли, голоса их мало-помалу затихли.
– Что это значит, Лавальер? – заговорила мадемуазель де Тонне-Шарант. – Виконт де Бражелон назвал вас в разговоре Луизой. Почему?
– Мы вместе воспитывались, – отвечала мадемуазель де Лавальер, – мы знали друг друга еще детьми.
– А кроме того, господин де Бражелон твой жених.
– А я и не знала! Это правда, мадемуазель?
– Как вам сказать, – отвечала Луиза, покраснев, – господин де Бражелон сделал мне честь, просил моей руки, но…
– Но что?
– По-видимому, король…
– Что король?
– Король не хочет дать согласия на этот брак.
– Почему? При чем тут король? – проворчала Ора. – Да разве король имеет право вмешиваться в подобные вещи?.. «Пулитика – пулитикой,– как говаривал Мазарини, – а любовь – любовью!». Раз ты любишь господина де Бражелона и он тебя любит, так венчайтесь. Я даю вам согласие на брак.
Атенаис расхохоталась.
– Ей-богу, я говорю серьезно, – продолжала Монтале, – и думаю, что в данном случае мое мнение стоит мнения короля. Не правда ли, Луиза?