– Тьфу-тьфу-тьфу, – сказал Нича и бросил в рот таблетку. Запил ее оставшейся в стакане водой и продолжил: – Здесь еще хуже, пожалуй. Там хоть видно было, куда идти, хоть и неизвестно, чем любой шаг мог закончиться. А у нас и не видно ни хрена, и шагнешь – непонятно где окажешься.
– Ну, вы идете? – донесся голос Виктора. – А то я один пойду.
– Идем, идем! – отозвалась Соня. И обернулась к Ниче: – Ну, что? Сможешь идти, сталкер?
– Смогу, – буркнул Нича и медленно поднялся с кровати. Голова опять закружилась, боль стала всплесками отсчитывать такты биения сердца, но он стиснул зубы и шагнул вперед. Покачнулся, но устоял.
– Наверное, все же не надо… – помотала головой Соня. – Ты ведь совсем больной.
Не скажи она это, Нича, наверное, и впрямь отказался бы от предстоящего мероприятия и вернулся на кровать. Но согласиться с Сониными словами ему показалось настолько невыносимым и стыдным, что даже голова перестала кружиться. Нет, хватит! Он и так уже показал себя перед ней полной никчемностью – сам себе по лбу заехал, в обморок свалился… Совсем, наверное, упал в ее глазах. В прямом и переносном смыслах.
– Нормалек! – подмигнул он Соне. – Ничо так. Пошли!
* * *
Витя нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Рубаха и джинсы его были оранжево-серыми от кирпично-цементной пыли, а светлые волосы казались рыжими с проседью. Зеленую ветровку он держал в руке. В другом кулаке он сжимал рукоятку молотка. Комната выглядела так, словно в ней разорвался снаряд – повсюду валялись куски кирпича и штукатурки, мебель покрывал такой же, как и на самом Викторе, слой оранжево-серой пыли, ковра вообще было не видно из-за всего этого безобразия.
«Вот хозяева обрадуются», – подумал Нича. Впрочем, если бы ему удалось вернуться домой, то он бы обрадовался и не такому разгрому. Лишь бы вернуться!.. И перестала бы так болеть голова! В данный момент ему было непонятно, чего же хотелось сильнее.
В стене зияла рваная дыра примерно в полметра диаметром. От пола до ее края было метра полтора – так было легче рубить.
Виктор взял стул и поставил к стене. Сразу забрался на него, бросил в проем ветровку и молоток и нацелился следом, вперед головой.
– Подожди-ка, – потянул его за штанину Нича. – Возьми и туда стул, а то как мы назад полезем?
Виктор высунул обратно голову и недовольно буркнул:
– Что там, стульев нет?
– А вдруг нет? Ты что, был уже там?
Нича подал Виктору еще один стул, и тот, просунув его в дыру вперед ножками, перегнулся следом и с грохотом опустил на пол. Затем он вынырнул снова и почесал свою пыльную шевелюру.
– Головой вперед неудобно…
– А ногами вперед – рано, – усмехнулся Нича. Голова тут же отомстила ему за неуместную шутку порцией боли.
Витя полез все же ногами вперед. Просунул сначала одну, потом, изогнувшись и держась за края пролома, отправил следом вторую, так что оказался сидящим в проделанной им дыре. Хотел скользнуть вниз на спине, но грубо обломанные кирпичи не дали ему этого сделать. Тогда он согнулся пополам, низко склонил голову и, шипя и ругаясь, сунул ее в дыру. Затем спрыгнул. Раздался грохот, и сразу за ним – громкий мат Виктора.
– Ты потише там, – склонился к пробоине Нича. – Не забывай, кто с нами.
– Это все ты со своим стулом: возьми, возьми!.. – показалось с той стороны злобное Витино лицо. – Чуть шею не свернул!..
– Дурное дело не хитрое, – сказал в ответ Нича. – Стул не виноват, если у кого-то мозгов не хватает. Мог бы и пониже дыру прорубить.
– Ни хрена себе! – завопил Виктор. – Он отлеживался, а я теперь и виноват! В следующий раз сам рубить будешь. Может, свою чересчур умную голову совсем наконец-то снесешь.
– Да я тебя!.. – через стул ринулся в пролом Нича, но почувствовал, как сзади в него вцепилась Соня.
– Да что же это такое?! – закричала она, чуть не плача. – Ну почему вы такие злобные?! Мне ведь тоже нелегко, но я же на вас не кидаюсь! Даже волк не такой агрессивный, как вы!..
Нича машинально повернул голову. Юрс стоял рядом с девушкой, уставившись на него своими ледышками. Ниче показалось, что глаза зверя сквозят презрением.
Волк вдруг согнул передние лапы и вытянул голову, явно приготовившись к прыжку. Нича невольно попятился. Но Юрс прыгнул не на него. Грациозной серой молнией он взлетел к проему в стене и, даже не коснувшись лапами ни стула, ни разбитой кладки, скрылся в темноте соседней квартиры.
Испуганно вскрикнул Виктор, и вновь стало тихо.
– Он там его не загрыз? – поежилась Соня.
– Вряд ли нам такое счастье выпадет, – пробормотал Нича и, увидев, как сомкнулись Сонины брови, сказал: – Ладно, прости, сейчас залезу, посмотрю.
Он забрался на стул и стал примеряться к отверстию, собираясь повторить акробатический этюд Виктора.
– Ой, – сказала Соня. – А как же я?
– Я залезу и тебя приму. Подожди немного. И дай мне на всякий случай топор.
– Ты поосторожней с ним, – сказала Соня, подавая инструмент.
«Не маленький», хотел ответить Нича, но вспомнил, что он сделал уже этим самым топором, и промолчал. Вытянув руки, засунул в пролом голову, лег животом на щербатый край пробоины, опустил топор насколько смог низко и разжал пальцы. Топор гулко стукнул о пол.
Тогда Нича вернулся назад и полез в дыру ногами вперед, как до этого Виктор. Только не стал спрыгивать, чтобы не напороться на стул, а потихонечку сполз, царапая об острые края кирпичей спину.
На соседской кухне – или где он там оказался? – было темно и тихо. Сквозь пролом в стене попадало совсем мало света, Нича сумел разглядеть лишь валяющийся на полу стул. Он наклонился и поднял его. И лишь разогнувшись, понял, что голова перестала болеть. Абсолютно, словно в ней повернули рубильник, разорвав ведающие болью нервные окончания.
Нича с облегчением выдохнул. И тут с ним случилось странное… Точнее, это лишь в первый миг происходящее показалось ему странным, но тут же, сразу, без каких-либо переходов, все стало для него естественным и единственно возможным. И то, что он мог теперь видеть в темноте – даже не видеть в прямом смысле, а четко ощущать окружающее его пространство со всем наполнением, – и необъятный восторг от того, что он находится здесь, и желание оставаться здесь всегда, одному, никого не допуская к своему пылающему счастью обладания бесценным сокровищем.
Но он был здесь не один. Ведь где-то тут – этот белобрысый подонок и приблудная шавка!.. Здесь, в пространстве его личного наслаждения! Он стал озираться. Своим новым зрением он видел пьянящую восторженную пустоту, зажатую четырьмя восхитительными стенами. Некая тусклая вспышка сознания попыталась высветить несоответствие между ожидаемым и увиденным – дескать, нормальная квартира не может быть пустой четырехугольной коробкой, – но он загасил ее на корню. В его личном пространстве и не должно быть ничего «нормального», ожидаемого и обыденного. Да и нет здесь никакой пустоты! Его пространство наполнено восхитительной тьмой! И тоже не обыденной, пыльной и скучной, а шевелящейся, чавкающей, живой!..