– Напиши, – кивнул Бейкер. – Полагаю, ты знаешь, что я позвонил в округ, чтобы тебя проверили.
Ник кивнул. Стандартная полицейская процедура, ничего больше. Он не боялся, потому что был чист.
– Я попрошу Джейн позвонить на стоянку грузовиков на трассе. Эти парни начнут орать о грубом обращении полиции, если не получат ужин.
Ник написал: Скажите, чтобы тот, кто принесет еду, заходил сразу. Стука я не услышу.
– Ладно. – Бейкер помялся. – Твоя койка в углу. Жесткая, но чистая. Только помни об осторожности, Ник. Ты не сможешь позвонить и вызвать подмогу, если начнется заварушка.
Ник кивнул и написал: Я смогу позаботиться о себе.
– Да, я верю, что сможешь. И тем не менее я попросил бы кого-нибудь из горожан, если б не думал, что кто-то из них… – Он замолчал при появлении Джейн.
– Все еще наставляешь бедного мальчика? Отпусти его, прежде чем в участок заявится мой глупый братец и вытащит их всех.
Бейкер невесело рассмеялся.
– Думаю, он уже в Теннесси. – Его слова прервал приступ громкого, влажного кашля. – Пожалуй, я пойду наверх и прилягу, Джейни.
– Я принесу тебе аспирин, чтобы сбить температуру, – пообещала она. Направляясь к лестнице вслед за мужем, обернулась к Нику. – Рада, что познакомилась с тобой, Ник. Пусть и при таких обстоятельствах. Слушай его и будь осторожен.
Ник поклонился ей, и она в ответ сделала полуреверанс. Ему показалось, что глаза Джейн блестят от слез.
Через полчаса после того как Ник вернулся в участок, любопытный прыщавый парнишка в грязном фартуке уборщика посуды принес три подноса с обедом для арестованных. Ник жестом показал поставить подносы на койку и, взяв листок бумаги, написал: Это оплачено?
Парнишка изучил записку со вниманием студента-первокурсника, взявшегося за «Моби Дика».
– Конечно, – ответил он. – У шерифа свой счет. Слушай, ты действительно не можешь говорить?
Ник кивнул.
– Хреновато. – И парнишка быстро ретировался, словно опасаясь, что немота заразна.
Ник по одному отнес подносы к камерам и протолкнул в щель между полом и решетчатой дверью с помощью швабры.
Подняв голову, увидел, как с губ Майка Чайлдресса слетели слова:
– …трусливый говнюк!
Улыбаясь, Ник показал ему средний палец.
– Я еще покажу тебе палец, чурбан! – Губы Чайлдресса кривила неприятная ухмылка. – Когда я выйду отсюда…
Ник отвернулся, так и не узнав продолжения.
Вернувшись в кабинет и усевшись на стул Бейкера, он пододвинул к себе блокнот, на какое-то время задумался, потом написал сверху:
История жизни
Ник Эндрос
Прервался, улыбаясь. Ему довелось побывать в странных местах, но он и представить себе не мог, что будет сидеть в кабинете шерифа, приняв присягу и став его помощником, охраняя трех человек, и писать историю своей жизни. Несколько мгновений спустя Ник продолжил писать:
Я родился в Каслине, штат Небраска, 14 ноября 1968 года. Мой отец был фермером, работал на своей земле. Он и моя мама всегда жили на грани разорения, задолжав деньги трем разным банкам. Когда мать была на шестом месяце беременности мной, они с отцом поехали в город к врачу. По дороге у пикапа лопнула поперечная рулевая тяга, и машина свалилась в кювет. У отца случился инфаркт, и он умер. Три месяца спустя мама родила меня, и я появился на свет таким, какой есть. Конечно же, для нее это был тяжелый удар, особенно после потери мужа. Она держалась за ферму до 1973 года, а потом та отошла крупным дельцам, как мама всегда их называла. Родственников у нее не было, но она написала друзьям в Биг-Спрингс, штат Айова, и кто-то из них нашел ей работу в пекарне. Мы прожили там до 1977 года, когда она погибла в результате несчастного случая – попала под мотоцикл по дороге с работы. В этом не было вины мотоциклиста, только невезение – отказали тормоза. Он даже не превышал скорость. Баптистская церковь похоронила маму за свой счет. Та же церковь, Милосердия Крестителя, отправила меня в сиротский приют детей Иисуса Христа в Де-Мойне. Самые разные церкви перечисляли средства на содержание этого приюта. Там я научился читать и писать…
Тут Ник остановился. Рука болела от напряжения, но прервался он не по этой причине. Его охватила тревога, бросило в жар при мысли о необходимости вновь пройти через все это. Ник поднялся, заглянул в тюрьму. Чайлдресс и Уорнер спали. Винс Хоган стоял у решетчатой двери, курил и смотрел через коридор в пустую камеру, где сидел бы Рэй Бут, если бы не сделал ноги. Нику показалось, что Хоган плакал, и он вернулся к воспоминаниям, связанным с маленькой безмолвной песчинкой человечества по имени Ник Эндрос. Еще ребенком он запомнил одно слово из какого-то фильма. Инкоммуникадо [44] . Для Ника оно всегда несло в себе что-то фантастическое, лавкрафтовское. Это пугающее слово билось и отдавалось эхом в его голове, будто олицетворяя все нюансы страха, живущего вне здравомыслящей вселенной, внутри человеческой души. Всю свою жизнь он был инкоммуникадо.
Он сел и перечитал последнюю строчку: Там я научился читать и писать. Но все было не так просто. Ник жил в безмолвном мире, где письменность являлась кодом, а речь – движениями губ, поднятием и опусканием зубов, танцем языка. Мать научила его читать по губам и писать свое имя корявыми, расползающимися буквами. Это твое имя, говорила она. Это ты, Никки. Но разумеется, говорила молча, и он не понимал. Связь возникла лишь тогда, когда она сначала постучала пальцами по бумаге, а потом по его груди. Для глухонемого самое худшее не в том, что он живет в мире немого кино. А в том, что он не знает названий всего того, что его окружает. До четырех лет Ник не понимал значения названий. Только в шесть до него дошло, что высокие зеленые штуковины называются деревьями. Он хотел знать – но никому в голову не пришло сказать ему, а сам он спросить не мог. Инкоммуникадо.
Когда умерла мать, он чуть не ушел в себя полностью. В приюте, царстве ревущей тишины, мальчишки с мрачными лицами насмехались над его глухонемотой. Иногда они подбегали к нему по двое, один зажимал руками рот, а второй – уши. Если рядом не оказывалось никого из сотрудников приюта, Ника могли и побить. Почему? Безо всякой причины. Разве что в огромном белом среднестатистическом классе жертв существовал свой подкласс: жертвы жертв.
В приюте он утратил стремление общаться, и когда это случилось, начал давать сбои и распадаться сам процесс мышления. Ник тупо бродил с места на место, созерцая безымянные предметы, которые заполняли мир. Наблюдал, как группы играющих во дворе детей шевелили губами, поднимали и опускали зубы, будто половинки белого разводного моста. Их языки танцевали в ритуале создания речи. Иногда он по часу смотрел на одно-единственное облако.