– Не находите ли вы, что тут придется, пожалуй, соблюдать свое слово несколько менее твердо, чем Регул?
– Нет, – ответил Фуке.
– Упрямые люди, – пробормотал Арамис, – всегда найдут способ заставить восхищаться собою.
Фуке протянул ему руку.
В этот момент на роскошных часах из инкрустированной золотом черепахи, стоявших на полке камина, пробило шесть. В передней скрипнула дверь, и Гурвиль, подойдя к кабинету, сказал:
– Господин Ванель спрашивает, может ли принять его монсеньор?
Фуке отвел глаза от глаз Арамиса и ответил:
– Просите господина Ванеля войти.
Разговор был в самом разгаре, когда Ванель вошел в комнату. Для Фуке и Арамиса его появление было не больше чем точкою, которой кончается фраза. Но для Ванеля присутствие Арамиса в кабинете Фуке означало нечто совершенно иное.
Итак, покупатель, едва переступив порог комнаты, устремил удивленный взгляд, который вскоре стал испытующим, на тонкое и вместе с тем решительное лицо ваннского епископа.
Что до Фуке, то он, как истый политик, то есть тот, кто полностью владеет собой, усилием воли стер со своего лица следы перенесенных волнений, вызванных известием Арамиса. Здесь больше не было человека, раздавленного несчастьем и мечущегося в поисках выхода. Он поднял голову и протянул руку, приглашая Ванеля войти. Он снова был первым министром, снова был любезным хозяином.
Арамис знал суперинтенданта до тонкостей. Ни деликатность его души, ни широта ума уже не могли поразить Арамиса. Отказавшись на время от участия в разговоре, чтобы позднее активно вмешаться в него, он взял на себя трудную роль стороннего наблюдателя, который стремится узнать и понять.
Ванель был заметно взволнован. Он вышел на середину кабинета, низко кланяясь всем и всему.
– Я явился… – начал он запинаясь.
Фуке кивнул:
– Вы точны, господин Ванель.
– В делах, монсеньор, точность, по-моему, добродетель.
– Разумеется, сударь.
– Простите, – перебил Арамис, указывая на Ванеля пальцем и обращаясь к Фуке, – простите, это тот господин, который желает купить вашу должность, не так ли?
– Да, это я, – ответил Ванель, пораженный высокомерным тоном, которым Арамис задал вопрос. – Но как же мне надлежит обращаться к тому, кто удостаивает меня…
– Называйте меня монсеньор, – сухо сказал Арамис.
Ванель поклонился.
– Прекратим церемонии, господа, – вмешался Фуке. – Давайте перейдем к делу.
– Монсеньор видит, – заговорил Ванель, – я ожидаю его приказаний.
– Напротив, это я, как кажется, ожидаю.
– Чего же ждет монсеньор?
– Я подумал, что вы, быть может, хотите мне что-то сказать.
– О, он изменил решение, я погиб! – прошептал про себя Ванель. Но, набравшись мужества, он продолжал: – Нет, монсеньор, мне нечего добавить к тому, что было сказано мною вчера и что я готов подтвердить сегодня.
– Будьте искренни, господин Ванель: не слишком ли тяжелы для вас условия нашего договора? Что вы на это ответите?
– Разумеется, монсеньор, миллион четыреста тысяч ливров – это немалая сумма.
– Настолько немалая, что я подумал… – начал Фуке.
– Вы подумали, монсеньор? – живо воскликнул Ванель.
– Да, что, быть может, эта покупка вам не по средствам…
– О, монсеньор!
– Успокойтесь, господин Ванель, не тревожьтесь; я не стану осуждать вас за неисполнение вашего слова, так как вы, очевидно, не в силах его сдержать.
– Нет, монсеньор, вы, без сомнения, осудили бы меня и были бы правы, – ответил Ванель, – ибо лишь человек безрассудный или безумец может брать на себя обязательство, которого не в состоянии выполнить. Что до меня, то уговор, на мой взгляд, то же самое, что завершенная сделка.
Фуке покраснел. Арамис промычал нетерпеливое «гм».
– Нельзя все же доходить в этом до крайностей, сударь, – сказал суперинтендант. – Ведь душа человеческая изменчива, ей свойственны маленькие, вполне простительные капризы, а порой – так даже вполне объяснимые. И нередко бывает, что еще накануне вы чего-нибудь страстно желали, а сегодня каетесь в этом.
Ванель ощутил, как с его лба стекают на щеки капли холодного пота.
– Монсеньор!.. – пролепетал он в крайнем смущении.
Арамис, чрезвычайно довольный той четкостью, с которой Фуке повел разговор, прислонился к мраморному камину и стал играть золотым ножиком с малахитовой ручкой.
Фуке помолчал с минуту, потом снова заговорил:
– Послушайте, господин Ванель, позвольте объяснить вам положение дел.
Ванель содрогнулся.
– Вы порядочный человек, – продолжал Фуке, – и вы поймете меня как подобает.
Ванель зашатался.
– Вчера я желал продать свою должность.
– Монсеньор, вы не только желали продать, вы сделали больше – вы ее продали.
– Пусть так! Но сегодня я намерен попросить вас, как о большом одолжении, возвратить мне слово, данное мною вчера.
– Вы дали мне это слово, – повторил Ванель, как неумолимое эхо.
– Я знаю. Вот почему я умоляю вас, господин Ванель – слышите, – умоляю вас возвратить мне данное мною слово…
Фуке замолчал. Слова «я умоляю вас», которые, как он видел, не произвели желанного действия, застряли у него в горле.
Арамис, по-прежнему играя ножиком, остановил на Ва-неле взгляд, который, казалось, стремился проникнуть до самого дна этой темной души.
Ванель поклонился и произнес:
– Монсеньор, я взволнован честью, которую вы мне оказываете, советуясь со мной о совершившемся факте, но…
– Не говорите «но», дорогой господин Ванель.
– Увы, монсеньор, подумайте о том, что я принес с собой деньги; я хочу сказать – всю сумму полностью.
И он раскрыл толстый бумажник.
– Видите ли, монсеньор, здесь купчая на продажу земли, принадлежавшей моей жене и только что проданной мною. Чек в полном порядке, он скреплен необходимыми подписями, и деньги могут быть выплачены без промедления. Это все равно что наличные деньги. Короче говоря, дело сделано.
– Дорогой господин Ванель, на этом свете всякое сделанное дело, сколь бы важным оно ни казалось, можно разделать, если позволительно таким образом выразиться, чтобы оказать одолжение…
– Конечно… – неловко пробормотал Ванель.
– Чтобы оказать одолжение человеку, который благодаря этому станет другом, – продолжал Фуке.