– А позвольте спросить, для чего?
– Для того, чтоб закончить начатое мною сегодня, я полагаю.
– Вы волнуете меня, друг мой. Я вижу, что вы чем-то встревожены. Какую же чертовщину вы начали и что оставили незаконченным?
– Послушайте, ведь Рауль так и не дрался. Выходит, что драться предстоит мне.
– С кем? С его величеством королем?
– Как это с королем? – спросил пораженный Портос.
– Ну да, конечно, мое большое дитя, с королем.
– Но, уверяю вас, – с господином де Сент-Эньяном.
– Вот что я намерен сказать вам, Портос. Обнажив шпагу против этого дворянина, вы обнажаете шпагу против самого короля.
– Что вы! – вытаращил глаза Портос. – И вы в этом уверены?
– Еще бы!
– Как же уладить в таком случае это неприятное дело?
– Мы постараемся хорошенько поужинать с вами. Стол капитана мушкетеров, как говорят, недурен. Вы увидите за ужином красавца де Сент-Эньяна и выпьете вместе со мной за его здоровье.
– Я? – ужаснувшись, вскричал Портос.
– Как? Вы отказываетесь пить за здоровье его величества?
– Но, черт возьми, я не говорю о его величестве короле, я говорю о господине де Сент-Эньяне!
– Повторяю вам, это – одно и то же.
– Раз так… Ну что же… – буркнул побежденный Портос.
– Вы меня поняли, дорогой мой?
– Нет, но теперь это не имеет значения.
– Это и впрямь не имеет значения, – сказал д’Артаньян. – Поехали ужинать, мой бесценный Портос.
Читатель не забыл, разумеется, что, покинув Бастилию, д’Артаньян и граф де Ла Фер оставили там Арамиса наедине с Безмо.
Безмо не почувствовал, что после ухода двоих из его гостей разговор заметно увял. Он был убежден, что отличные десертные вина Бастилии были достаточным стимулом, чтобы заставить порядочного человека разговориться. Однако он плохо знал его преосвященство епископа, который становился наиболее непроницаемым как раз за десертом. Что до прелата, то он давно знал Безмо и рассчитывал поэтому на то самое средство, которое и Безмо считал исключительно действенным.
Хотя беседа сотрапезников и не прерывалась, но в действительности она утратила какой бы то ни было интерес. Говорил лишь Безмо, и притом только о странном аресте Атоса, аресте, за которым столь скоро последовал приказ об освобождении.
Впрочем, Безмо не сомневался, что оба приказа – и об аресте и об освобождении – были собственноручно написаны королем. Король же утруждал себя писанием подобных приказов лишь в исключительных случаях. Все это было весьма интересно и столь же загадочно для Безмо, но так как все это было совершенно ясно для Арамиса, то последний не придавал этому событию такого значения, какое видел в нем почтенный комендант. К тому же Арамис редко когда беспокоил себя без достаточных оснований, а он не успел еще сообщить Безмо, ради чего он побеспокоил себя в этот раз.
Итак, в тот момент, когда Безмо дошел до центрального пункта своих рассуждений, Арамис, внезапно прервав его, произнес:
– Скажите, дорогой господин де Безмо, неужели у вас в Бастилии нет других развлечений, кроме тех, свидетелем которых мне довелось быть раза два или три, когда я имел честь посетить вас?
Это обращение было столь неожиданным, что комендант осекся на полуслове, напоминая собою флюгер при внезапном порыве изменившегося направления ветра.
– Развлечений? – переспросил комендант, пораженный этим вопросом. – Но они идут одно за другим, монсеньор.
– Слава богу! А в чем они состоят?
– О, у меня бывают самые разнообразные развлечения.
– Гости, наверное?
– Гости? Нет. Гости не часто посещают Бастилию.
– Все же это случается не так уж редко?
– Очень редко.
– Даже если говорить о людях вашего общества?
– А что вы называете моим обществом?.. Моих узников?
– О нет! Ваших узников! Я знаю, что вы посещаете их, но не думаю, чтобы они отвечали вам тем же. Я зову вашим обществом, дорогой господин де Безмо, общество, членом которого вы состоите.
Безмо остановил на Арамисе пристальный взгляд; затем, решив, что мелькнувшее у него подозрение совершенно неосновательно, он сказал:
– О, у меня теперь очень небольшой круг знакомых. Признаюсь вам, дорогой господин д’Эрбле, что квартира в Бастилии представляется светским людям чаще всего мрачною и унылою. Что касается дам, то они никогда не приезжают сюда без содрогания, которое мне очень нелегко побороть. И впрямь, как им, бедняжкам, не ужасаться при виде этих громадных унылых башен, при мысли, что в них заперты несчастные узники и что эти несчастные узники…
По мере того как глаза Безмо всматривались в бесстрастное лицо Арамиса, язык добрейшего коменданта ворочался все медленнее и медленнее и под конец вовсе оцепенел.
– Нет, вы меня не поняли, дорогой господин де Безмо; нет, не поняли. Я не говорю об обществе в широком смысле этого слова, я говорю об особом обществе, короче, об обществе, членом которого вы состоите.
Безмо едва не выронил полный стакан муската, который он поднес было к губам и к которому уже собрался приложиться.
– Состою, – пробормотал он, – я состою членом общества?
– Ну конечно, я говорю об обществе, в котором вы состоите, – повторил Арамис с полным бесстрастием. – Разве вы не состоите членом одного тайного общества, мой дорогой господин де Безмо?
– Тайного?
– Тайного или, если угодно, таинственного?
– Ах, господин д’Эрбле…
– Не отпирайтесь.
– Но поверьте…
– Я верю тому, что знаю.
– Клянусь вам!
– Послушайте, дорогой господин де Безмо, я говорю: состоите; вы уверяете: нет; один из нас, несомненно, говорит правду, другой – без сомнения, лжет. Сейчас мы это выясним.
– Каким образом?
– Выпейте ваш мускат, дорогой господин де Безмо. Но, черт подери, у вас совершенно растерянный вид!
– Нисколько, нисколько!
– Тогда пейте вино.
Безмо выпил, но поперхнулся.
– Итак, – продолжал Арамис, – если вы, вопреки моему утверждению, не состоите в тайном или таинственном, если угодно, обществе (эпитет не важен), если вы не состоите в обществе этого рода, то не поймете ни слова из того, что я собираюсь сказать, вот и все.
– О, будьте уверены наперед, что я ровно ничего не пойму.
– Отлично.
– Попробуйте, прошу вас об этом.