Он посылает мне с высоты паланкина вялый жест: свободен, спасибо, забудь эту истерику…
И последнее.
Весь оставшийся день я давал показания в штабе охраны.
Только поздним вечером, вернувшись к себе, смог сосредоточиться на одной догадке. У меня не шел из головы леденящий вскрик маэстро: Гюрза!… А что если именно здесь скрыто отражается имя врага? Совпадает заглавная буква и согласный звук "А". По закону зеркальных симметрии, — закону Эхо — ее имя должно аукаться с именем змеи. И я стал подбирать нужное слово:
Гурса…
Гарса…
Гюрса…
Гирса…
Гирса! вдруг осенило меня. Тииисссс… шипела гюрза, смертельной струйкой пара из адского котла. Ведущая гласная змеиного шипа — "И"… и я заменил "Ю" на "И".
Я тут же набрал номер Эхо — у меня было право на экстренное соединение — и Учитель снял трубку.
— Вы не спите?
— Ты знаешь, — перебил он смешком, — в какой текст мы с тобой угодили? Это же «Пестрая лента» Конан-Дойла! Читал?
— Ах, черт! — вспомнил я разом юношеское увлечение рассказами о знаменитом сыщике Шерлоке Холмсе, — Ну конечно! Сейф! Блюдечко с молоком для змеич Плетка с петлей на конце!
— Это была комната доктора-психопата Гримсби Рой-лота, который хотел убить из-за наследства двух своих падчериц Джулию и Эллен Стонер! — смех Эхо отдавал истерикой пережитой смерти, — Ты слышал, как свистела гадина? Она передразнивала мою привычку насвистывать…
И маэстро виртуозно воспроизвел фиоритуры змеиного шипа.
— Никогда не свисти, Герман!
— А ведь я понял как ее зовут, Учитель. В ответ — холодное молчание.
— Ее имя — Гирса! Гирса! Снова ревнивая тишина в трубке.
— Вы меня слышите? Ее зовут Гирса…
— Гирса! — счастливо просвистел голос маэстро, — Да! Да, Герман…
Затем последовала пауза.
— Только не Гирса, а Герса… Гёрса! Герман. И вот почему. На латыни змея — Serpent — здесь целых два гласных звука "Е" против звука "И" в шипении гюрзы: Тиииссс… Тут только одна гласная.
Я молчал.
— Поздравляю, змеелов! Змея в зеркале!… Гёрса… Она попалась! — и генерал положил трубку
Распутывая дело Садрины Перро, я ни разу не увидел ее лица… Увижу ли я когда-нибудь Гёрсу?
Я вплавь пересекаю морскую границу. — 26 часов в балтийской воде! — И море и песок не утолят жажды.
Всего прожекторов было пять.
Они шли вдоль береговой линии довольно тесно друг от друга, и все же пауза темноты длилась около получаса, а то и больше. И я резко устремлялась вперед, стараясь проплыть как можно дольше, прежде чем новый луч начнет злобно шарить по воде. Я плыву свободно: чаще вольным стилем; порой, — на спине, словом, без. системы, чтобы не закрепощать мышцы. И главное: плыть как бы в свое удовольствие, легко, играючи и не думать о бездне под ногами.
Ночь была тиха и светла. Но свет луны не ярок и зол, а нежен и сумрачен. Весь ночной небосвод от края до края задернут тончайшей кисеей, словно для того, чтобы не утомлять излишним блеском глаза одинокого пловца. Звезды зависли над лунной жижей чернильной воды как снегопад, остановленный взмахом волшебницы. А луна закутана в кокон тумана, словно елочная игрушка в снежную вату. И бриз был, самый что ни на есть, легчайший бриз. Не опасная гладь зеркального штиля, а накаты низкой гладкой и плавной волны. То, что надо!
Судьба всегда балует меня прежде чем надавать пощечин.
Как только луч устремлялся в мою сторону, я ложилась на спину и пережидала набег света, сливаясь с волной. А плыть стараюсь так, чтобы держаться на краю той незримой линии, где луч прожектора теряет яркость, и, в то же время, не заплывать дальше в охранную зону погранкатеров, одновременно не упуская из глаз далекую кайму берега.
Несколько раз я слышала рев корабельных сирен, но сам катер ни разу не видела, что делает его очень опасным.
А один раз на горизонте вдруг взлетела осветительная ракета и парашютом ярчайшего света повисла в сумраке ночи. Ракета полыхала минут пять, которые мне показались вечностью.
Если такой шатер огня повиснет надо мной — конец, . спрятаться невозможно.
Ты — рыба.
Море — твой дом, заговаривала я страх в собственном сердце.
Гидрокостюм хорошо держал тепло разогретого тела, и все же кожей лица и рук я чувствовала, что вода в Балтике прохладна. Она остывала быстрей, чем я думала. Уже к середине июньской ночи море забыло тепло солнечного дня и стало подрагивать от ночной прохлады. А струя течения могла дохнуть по ногам светлой стужей. Я чувствую, как ежатся волны, и холодок страха просачивается из морской темноты в самое сердце: вдруг сведет судорогой ноги!
Я плыву уже третий час, но усталости пока не чувствую.
Постепенно все человеческое во мне гаснет. Руки и ноги в ластах сливаются с водой, голова — с луной. Мне кажется, что марафонский заплыв только лишь сон в летнюю ночь, внутри которого мне удалось проснуться, что я всего лишь приснилась самой себе — одинокой пловчихой с глазами рыбы.
Это забытье в люльке грезы и опасно, и в то же время помогает плыть: ты — рыба, всего лишь маленькая черная рыбка из туши в чернильной воде. Никто, ни одна душа не сможет тебя разглядеть среди волн. Ты уплывешь, куда захочешь. Рыбка не может утонуть.
Внезапно прожектор приводит меня в чувство: берегись, Лизок!
Это Четвертый прожектор. Он кажется гораздо более ярким и мощным, чем предыдущие три. Значит граница близка! Пока ослепительный луч устремлен в другую сторону моря — там меня нет — но вот сверкающий меч начинает поворот. Я крестом распластываюсь на воде, и даже задерживаю дыхание, словно луч дыхание может услышать. И вот, вокруг становится светло, вместо нежной зашторенной ночи я оказываюсь как бы на узком операционном столе, в бесконечно узкой комнате… все белым-бело, над моим бедным телом нависает ярчайшая бестеневая лампа, чтобы враг мог без промаха вонзить хирургический скальпель прямо в глаза. Я зажмуриваюсь, словно это может спасти.
Один, два… пять, шесть… девять, десять… считаю я про себя. Обычно луч уходит при счете пять. На этот раз не так. Неужели заметили? Я лежу без малейшего шевеления, стараясь слиться с волной. Вот она поднимает меня чуть повыше. Зачем? И снова прячет в текучей ямке. Спасибо… Только при счете «шестнадцать» прожектор уходит дальше в просторную глубину ночи. Луч движется медленней, чем обычно. И свет его действительно сильнее прежних. Я нутром чую, что он вот-вот вернется. Луч вовсе не слеп и глуп, он освещает море для чьих-то настороженных глаз. Эти глаза ищут меня через мощный цейсовский морской бинокль. Что могло привлечь пограничника? Наверное, очки — странные круглые высверки в переливах воды.