Сердце сжимается от тоски: никаких признаков близкого материка! Только водная гладь черноты в лунном сиянии. Ни далекого огонька, ни лучика, а ведь побережье Финляндии должно гореть огнями домов… Как далеко я уплыла от цели! На край света… Но погода пока хранит свою пловчиху, царит все тот же легчайший бриз, даже мрак не будит в волнах зверя.
Я прячу пушку в потайной карман и прямоходящей лягушкой неуклюже бреду в сторону противоположного берега. Прислушиваюсь к каждому шороху ночи. Вот слышен рокот катера в просторе воды. Но сам гад не виден. И снова тихо. Ничего кроме ровного раскатного гула морской воды, набегающей на гальку. Шорох шевелящейся гальки. Камешки, поднятые водой, стремятся снова улечся на дно. Припадаю ухом к земле… что это? Топот!
Что есть сил пускаюсь бежать к рощице — здесь я как на ладони!
Вот оно! Проклятое белое чудовище возникает из сумрака! Грива летит по ветру. Жеребец прекрасно видит мой бег и скачет наперерез.
Я мчусь изо всех сил. В ужасе. Спотыкаюсь, падаю. Снова бегу. Хорошо, что земля ровна и идет под уклон. Стрелять? В такой тишине?! Я разбужу всю казарму!
Первой добегаю до дерева и с цирковой ловкостью акробатки взбираюсь по кривому стволу до первой развилки. Дерево для меня — пустяк, я взбираюсь по гладкому першу на десять метров!
Мне кажется, что все спящее царство проснулось, так громок топот бешеной лошади.
Храпя, сдувая струей из мокрой глотки мыльную пену, лязгая алебастровой пастью, где каждый зуб размером с грецкий орех, краснея очами, полными крови, жеребец подлетает к моему убежищу и начинает кружить возле ствола. Подняв атласную голову, он смотрит злобным взглядом вверх. Луна заливает дикое зрелище ликующим светом. Уймись, гондон! Никогда прежде я не читала на лошадиных мордах выражение такой отчетливой злобы, даже с оттенком тоскливой ярости и пылкой досады на мою расторопность — жертва успела взобраться на дерево.
Сначала жеребец примеривался достать врага зубами и изо всех сил тянул лебединую шею. Кровь из ранки во лбу набрала мощи и вилась уже не вялой струйкой, а темной раздутой веной, добравшись побегом вьюнка до основания шеи. Напор лошадиного сердца накачивал жилу до кровавого глянца. Как страшен оказался мой случайный бросок мелкой галькой размером с косточку персика!
Поняв, что зубы меня не достают, конь вдруг встал на дыбы и белая челюсть громко и сухо лязгнула в воздухе.
Тщетно! Даже в этом случае между нами оставалось больше метра. Но враг не унимался. Жеребец даже простонал от досады — и снова на дыбы, показывая восставший взмыленный хобот питоньих размеров. Тебя снова хотят изнасиловать, Лизок! Но я сука! великая сука фарта, а не кобыла, гондон!
Конь топчет свою лунную сизую тень.
Стрелять?
Но от выстрела островок разом очнется — все волосы дыбом! Финское ухо не слышит коня, но это не значит, что оно не услышит всхрап пули.
В припадке отчаяния и слез, я по-детски отламываю от дерева сухую прямую ветку и бросаю ее вниз, целясь в пенную глотку злобы — подавись, гад!
Мамочка! Ветка острием свежего слома вонзается прямо в правый глаз жеребца! Точно —в огромное, белое с красным, глазное яблоко! Прямо — в черный зрачок посреди алых прожилок! Чмокнув как поцелуй, ветка глубоко уходит в зрячий белок, погружаясь в глазное желе. Веки захлопываются вокруг ветки, кожица, бешено морщась, обхватывает древко — напрасно, огромные лошадиные ресницы, толкаясь, пружиня и сминая друг друга пытаются вытолкнуть ветку — тщетно, между стиснутых век брызжет струя крови. Ее рост достигает длины ветки! Кровь закручивается вокруг прута словно живая змея!
Взревев от боли, конь валится на бок, и начинает кататься по земле от адской боли в глазу, лягая копытами пустой воздух. Из лошадиной глотки стекает пена, глаз обливается потоком кровищи, храп вскипает слезами. Голое чудовище между ног втягивается в жерло похоти.
Тут ветка задевает за почву и ломается пополам.
Вскочив, конь ужаленно мчится в ночную даль, как будто, убежав от меня, можно убежать от боли.
Сломанный край ветки упрямо держится на полоске зеленой коры и, трепеща на бегу, хлещет несчастную лошадь по правому уху.
И вновь тишина. Только луна. Лишь звезды. Ничего кроме ночи.
Все происходит так быстро, что я не успеваю опомниться — меньше всего я собиралась ослепить трагического безумца. Оскопить, да, но не ослепить…
Через полчаса быстрой потной ходьбы под уклон, я снова выхожу к Балтийскому морю и в изнеможении опускаюсь на гальку.
Ночь начинает светлеть.
На востоке проступают далекие признаки рассвета. Неужели земля успела обернуться вокруг оси, пока я плелась по воде… Думаю, что стрелки незримых часов уперлись в четверку. Как всегда по утру начинает свежеть. Я пытаюсь отыскать справа линию материка, но там глаз различает только валуны мрака, что громоздятся до самых звезд. Ни одной щелочки света. Ни одного тайного знака.
Мне уже ясно, что ночь для заплыва пропала — солнце застанет меня посередине пути и я стану легкой добычей любого случайного взгляда. За оставшиеся два-три часа, до рассвета, я, пожалуй, смогу доплыть до берега. Но это, если плыть по прямой, а моя задача плыть к берегу по касательной линии, чтобы как можно дальше — сколько хватит сил — от финской границы! Моя цель — окрестности Фредриксхема, а затем сам город, мимо которого проходит и шоссе и дорога на Хельсинки.
Но оставаться днем на пограничном островке крайне рисковано.
Я долго ищу хоть какое-то убежище.
Но тут не Россия, здесь нет заброшенных маяков или радиорубок, нет забытых богом уголков мрака и мусора.
Все вылизано! Наконец мой выбор останавливается на лодочном причале, который аккуратным узким огороженным мостиком на сваях идет от берега в воду. Мостик сделан из толстого бруса и одним концом упирается в почву. Здесь, между брусом и землей, образовалась узкая щель, в которую можно забиться до темноты. Встав на четвереньки заглядываю под мосток, в темную расщелину… да, здесь вполне можно укрыться от чужих глаз. Рядом стоят три металлических шкафчика для лодочных моторов и ремонтного инструмента. Они стоят вплотную к мостку и удачно прикроют меня хотя бы с одной стороны.
Лезу в укрытие.
Кому придет в голову заглядывать под мосток в земляную нору? Надеюсь здесь нет немецких овчарок?
Свет луны сегодня настолько ярок, что я чувствую серебристую изморозь на щеках, а тут — в тесноте под мостком — меня пеленает чернота, здесь немного слабеет изнурение тревоги. Теперь ты — ящерица, Лизок. Струистая пестрая ленточка под корой старого пня. Земля — твой дом.
Я стараюсь удобнее лечь. Финны, делая мостик, просыпали малость песка и я сгребаю горстоки милости под голову, делая нечто вроде изголовья или подушки.
Гидрокостюм продолжает сочиться слабым теплом. Как долго могут работать батарейки? Несчастный Юкко говорил — двое суток. Значит батарейки на пределе.