– Такие вещи случаются только со мной, – сказал мушкетер. – Я провел у вас на глазах долгие десять лет, и притом это были те годы, когда вы ворочали грудами золота. Вы выплачивали по четыре миллиона в год одних пенсий и никогда не замечали меня. И вот теперь вы обнаруживаете, что я существую на свете, обнаруживаете это в момент…
– Моего падения, – перебил Фуке. – Это верно, дорогой господин д’Артаньян.
– Я не говорю этого.
– Но вы так думаете, и это важнее. Если я паду, верьте мне, не пройдет ни одного дня, чтобы я не бился головой о стену и не твердил себе по много раз на день: «Безумец, безумец! Слепое ничтожество! У тебя под рукой был господин д’Артаньян, и ты не воспользовался его дружбой! И ты не обогатил его!»
– Вы преувеличиваете мои достоинства, я в восторге от вас.
– Вот еще один человек, который не придерживается мнения господина Кольбера.
– Дался же вам этот Кольбер! Это похуже, чем приступы лихорадки.
– Ах, у меня есть на это причины. Посудите-ка сами.
И Фуке рассказал ему о гонке габар и о лицемерном поведении интенданта финансов.
– Разве это не вернейший знак моей гибели?
Д’Артаньян стал серьезен.
– Это верно, – сказал он. – И дурно попахивает, как говаривал господин де Тревиль.
И он устремил на Фуке свой умный и выразительный взгляд.
– Разве не правда, господин д’Артаньян, что я обречен? Разве не верно, что король привез меня в Нант, чтобы удалить из Парижа, где столько людей, обязанных мне, и для того, чтобы взять Бель-Иль?
– Где находится господин д’Эрбле, – добавил капитан мушкетеров.
Фуке поднял голову.
– Что касается меня, монсеньор, – заметил д’Артаньян, – то могу вас уверить, что в моем присутствии королем не было сказано ни одного слова, враждебного вам.
– Это правда?
– Правда. Но правда и то, что король, посылая меня сюда, велел ничего не говорить об этом господину де Жевру.
– Моему другу.
– Да, монсеньор, господину де Жевру, – продолжал мушкетер, глаза которого говорили вовсе не то, что произносили уста. – Еще король велел мне взять с собой бригаду моих мушкетеров, что, по всей видимости, излишне, поскольку страна совершенно спокойна.
– Бригаду? – переспросил Фуке, поднимаясь на локте.
– Девяносто шесть всадников, монсеньор, то же количество, которое было взято, чтобы арестовать господина де Шале, де Сен-Мара и Монморанси.
– А еще? – спросил насторожившийся Фуке.
– Еще он отдал целый ряд незначительных приказаний, вроде следующих: «Охранять замок, охранять каждое помещение, не допускать ни одного из гвардейцев господина де Жевра нести караульную службу». Господина де Жевра, вашего друга!
– А относительно меня, – воскликнул Фуке, – каковы его приказания?
– Относительно вас, монсеньор, ни словечка.
– Господин д’Артаньян, речь идет о спасении моей чести, а быть может, и жизни. Вы меня не обманываете?
– Я?.. С какой целью? Разве вам что-нибудь угрожает? Погодите… есть еще приказ относительно карет и относительно лодок… но он не может коснуться вас. Простая полицейская мера.
– Какая же, капитан, какая?
– Приказ не выпускать из Нанта ни лошадей, ни лодок без пропуска, подписанного самим королем.
– Боже мой! Но…
Д’Артаньян засмеялся.
– Этот приказ войдет в силу лишь после прибытия короля; таким образом, вы видите, монсеньор, что приказ не имеет к вам ни малейшего отношения.
Фуке задумался; д’Артаньян сделал вид, что не замечает его озабоченности.
– Из того, что я сообщаю вам содержание полученных мною приказов, следует с очевидностью, что я расположен к вам и стремлюсь убедить вас в следующем: ни один из них не направлен непосредственно против вас.
– Разумеется, – рассеянно произнес Фуке.
– Итак, давайте повторим, – сказал капитан, смотря в упор на Фуке, – специальная и строгая охрана замка, в котором вы будете помещаться, не так ли? Знаете ли вы этот замок?.. Ах, монсеньор, это самая что ни на есть тюрьма! Полное отстранение господина де Жевра, который имеет честь быть вашим другом… Заставы у городских ворот и на реке, но только после прибытия короля… Знаете ли вы, господин Фуке, что если бы вместо вас, одного из первых сановников королевства, я разговаривал с человеком, у которого не так уж спокойна совесть, я бы скомпрометировал себя навсегда и навеки? Прекрасный случай для всякого желающего бежать! Ни полиции, ни охраны, ни каких-либо особых приказов; свободная река, открытый на все четыре стороны путь, и к тому же господин д’Артаньян, обязанный предоставить своих лошадей, если их потребуют у него! Все это должно успокоить вас, дорогой господин Фуке; ведь король не дал бы мне подобной свободы, если б у него были дурные намерения. Серьезно, господин Фуке, требуйте от меня все, что может доставить вам удовольствие: я в вашем распоряжении. Только если вы согласитесь на это, окажите мне одну-единственную услугу – передайте привет Арамису и Портосу в случае, если вы отправитесь на Бель-Иль. Ведь вы имеете возможность сделать это безотлагательно, немедленно, не снимая халата, который сейчас на вас.
Произнеся эти слова и сопроводив их низким поклоном, мушкетер, глаза которого продолжали выражать благожелательность и сочувствие, вышел из комнаты и исчез.
Не дошел он еще до прихожей, как Фуке, вне себя от волнения, дернул звонок и приказал:
– Лошадей! Габару!
Никто не ответил.
Суперинтендант оделся без посторонней помощи в первое оказавшееся под рукой платье.
– Гурвиль!.. Гурвиль!.. – звал он, опуская в карман часы. И, все снова и снова тряся колокольчиком, Фуке повторял:
– Гурвиль!.. Гурвиль!..
Показался бледный и запыхавшийся Гурвиль.
– Едем! Едем сейчас же! – крикнул суперинтендант, увидев его.
– Слишком поздно! – произнес этот преданный друг несчастного суперинтенданта.
– Слишком поздно? Но почему?
– Слушайте.
На площади перед замком послышались фанфары и барабанная дробь.
– Что это означает, Гурвиль?
– Прибытие короля, монсеньор.
– Короля?
– Короля, который летел без отдыха, который загнал множество лошадей и прибывает на восемь часов раньше, чем вы ожидали.
– Мы погибли! – прошептал Фуке. – Добрый д’Артаньян, ты слишком поздно предупредил меня!
И действительно, король въезжал в город; вскоре с укреплений прогремел пушечный выстрел, и ему ответил другой с корабля, стоявшего на реке.
Фуке нахмурился, вызвал своих лакеев и велел одевать себя в парадное платье.