— Это чтоб крики глушить, — улыбнулся он, отогнул лацкан и показал мне маленькую золотую маску-значок.
Я кивнул.
— Зачем сами так рискуете? — спросил он, указывая на мои потрепанные черные крылья.
В его голосе звучала неподдельная забота.
— Хотел пропитаться, — ответил я.
— Чем?
— Солнечным соком жизни. И потом, я считаю, что вампир должен быть в первых рядах социального протеста. Особенно когда протеста уже нет.
— Да? А против кого протестуете?
— Против вас.
Полковник некоторое время размышлял над услышанным, причем мне показалось, что в какой-то момент его мозговые итерации просто разошлись и затухли.
— Так точно! — сказал он.
Подойдя к приставному столику, на котором стоял электрочайник, он взял бумажную салфетку и приложил ее к кровоточащей шее.
— Вам, конечно, виднее, — сказал он, морщась. — Но вы все-таки передайте своему руководству, что это совершенно непригодная система идентификации. Мало того, что для нас негуманная. Она еще и для вас самих опасная. Бывает, кусают нижний состав, а они не в курсе. Сложности. Зачем это?
— А вы что предлагаете? — спросил я.
— Мы вам можем удостоверения любые напечатать.
— Это не выход, — ответил я.
— А как тогда надо?
— Давайте против них бороться, — сказал я. — Вместе.
— Против кого?
— Ну, против нас.
Полковник опять некоторое время думал — и в этот раз циклы мозговых вычислений, видимо, сошлись. Он побледнел.
— Извините, — сказал он. — Заговорился.
— Ничего, — ответил я любезно. — Не волнуйтесь. С кем не бывает.
— Вы меня на «ты», пожалуйста, называйте, — попросил полковник.
— Почему?
— Да голову переклинивает. Сначала укусили, а потом вдруг на «вы». Боюсь, не сдержусь. А так все привычнее.
— Хорошо, — кивнул я. — Будем считать это брудершафтом. А можно один профессиональный вопрос?
— Так точно, слушаю, — сказал полковник.
— Как этот щит называется? Который у ваших опричников?
— Щит? — полковник сразу оживился, как коллекционер, с которым заговорили о марках. — «Витраж». Вот только сейчас не скажу, какой — «Витраж-АТ» или «Витраж-М». Хотя… Если с дырочкми для наблюдения, то это «Витраж-АТ». А палка резиновая, если хотите знать, называется «Аргумент». Бывает длинный аргумент и короткий. Логично, да? А почему интересуетесь?
— Да нет, ничего. Просто так.
Я вспомнил рассказ Улла о витражах. Знал бы он, какими цветами они играют в далекой северной стране… Мне стало грустно — словно я вспомнил частицу дивной, забытой и отшумевшей жизни.
Салфетка в руке полковника окончательно набухла красным, и он заменил ее на чистую.
— Послушайте, — сказал он, — может, и не моего ума это дело, и зря я лезу… Но вы хоть по секрету объяснить мне можете насчет укусов, а? Вам же кровь не нужна, это враки все.
— Правильно, — ответил я. — Не нужна.
— Тогда зачем такой код оповещения? Почему нас непременно кусать надо?
— Не я это придумал, — вздохнул я. — Но объяснить могу. Только предупреждаю, тема не простая.
— Попробуйте, — сказал полковник, и на его лице изобразилось страдальческое усилие, как часто бывает у не слишком развитых людей, ожидающих услышать что-то умное.
— Тебя ведь этот вопрос мучает, раз задаешь? Мучает. Вот для того и кусаем, чтоб он тебя и дальше мучил. И со всеми остальными проблемами и непонятками — то же самое. Вопросы в твоей голове нужны не для ответов. А для того, чтобы ответов не было.
— Опять не понимаю. Совсем просто объяснить можете?
— Можем. Доят тебя, как лоха. Всю жизнь и всю смерть.
— Кто?
— Они. Ну то есть мы. Но это производственно-бытовой аспект. А есть еще культурно-антропологический. И на культурном плане, чтоб ты знал, это Щит Родины.
— Какой щит родины?
— Типа как «Витраж». Сквозь который все немного по-другому видно. Ты ведь его держишь? Держишь. Вот он тебя и прикрывает.
Полковник медленно покачал головой, словно признавая, что истина оказалась для него неподъемной.
— Только думать об этом не надо, — сказал я почти с нежностью. — Совсем не надо. Мне наши старики сколько лет говорили — не бери в голову, не грузись — а я все не верил. И ты мне сейчас не веришь. А зря. Считаешь, тебе легче станет, если поймешь? Будет тяжелее. Тут не понимать надо, а наоборот.
— Значит, так и будете кусать? — спросил он.
— Видимо, да.
— А что делать посоветуете?
— Контролировать вампофобию, — сказал я сухо.
Но тут же сквозь меня прошла волна жалости к этому большому, сильному и век назад устаревшему человеку — эдакому солдафону, который честно и по-мужицки пытается приспособиться к давно непонятной ему жизни.
— Но отчаиваться не надо, браза, — сказал я. — Я же говорю, давай против этого вместе бороться…
Моя запоздалая сердечность, однако, была ему не нужна. Полковник уже не слушал.
— Я вам окошко оставил открытым, — сказал он сухо. — Форточку. Сейчас я к своим выйду. А вы давайте уж как-нибудь побыстрее. Потому что минут через десять я в пункт первой помощи пойду, а ключ им отдам. Чтоб они за вас дальше отвечали. Если вас в машине не будет, тогда это их проблема. А если вы в ней будете… Сами понимать должны.
Я поглядел на окно. Верхняя часть стекла была сдвинута вбок — но само окно, как и все остальные окна в машине, было забрано густой решеткой, через которую можно было просунуть только палец. Ну или два.
Форточка — еще куда ни шло, такое в моей жизни уже бывало… Но решетка…
— А решетка? — спросил я.
Полковник пожал плечами.
— Решетки снимать указаний не было, — сказал он. — Честь имею, господин вампир. Счастливого полета.
Он повернулся, вышел из автозака и захлопнул за собой дверь. Обиделся, подумал я. Ну и дурак. Сам во всем виноват. Ему бороться предлагают, а он не хочет. Куда с таким народом уедешь?
Сквозь решетку было видно, как полковник, все еще прижимая салфетку к шее, что-то говорит подчиненным. Потом один из них покосился в мою сторону, и я на всякий случай отошел от окна.
Вернется ли ко мне Древнее Тело?
Узнать это наверняка можно было только одним способом — перейдя в него. Решетка на окне волновала меня не очень — я знал, что после трансформации законы физического мира становятся для нас так же несущественны, как статьи уголовного кодекса. Меня волновало другое. Для трансформации надо было испугаться. А страшно мне не было. Совсем. Я чувствовал, как бы это точнее сказать, только цинизм. А от него в жизни мало проку.