— Мы должны скорректировать структуру вашего ума «Б». Следует привести его параметры в строгое соответствие со стандартом цивилизованного мира. Если коротко, от вынужденных колебаний мы должны перейти к свободным, изменив состав ума «Б» так, чтобы сделать частоту и амплитуду осцилляций максимально возможными. Мы упраздняем все низкопроизводительные паттерны и оставляем в сознании только унифицированные процессы, которые обеспечивают максимальный выход агрегата «М5». Такова главная цель Великой Частотной Революции — если угодно, наш Call of Duty. Если мы не сделаем этого сами, невидимая рука Великого Вампира начнет выкручивать нам яйца. This is vampoeconomics, my boy [32] . Прогресс неостановим…

Была, наверно, какая-то фрейдистская подоплека в том, что Аполло так часто вспоминал про яйца.

— Когда ты согласишься, — продолжал Аполло, — я объясню тебе, что надо делать и как.

Я обратил внимание на это «когда». «Когда», а не «если».

— Но когда я… Если я соглашусь, — прошептал я, — про это сразу узнают… У нас…

— Никто не узнает, о чем ты говорил с бэтманом, — сказал Аполло, гладя мою шею. — Ни Энлиль, ни даже ваша Иштар. Если, конечно, ты не расскажешь сам. Они при всем желании не смогут ничего увидеть… Это слишком высокий для них забор.

Он покосился на статую голого мальчика с флейтой — и мне показалось, что его рука стала нагреваться как электрочайник.

Через мою голову за миг пронеслись сотни противоречивых мыслей — и результатом их сложения был только вязкий серый страх. Я не знал, что ответить императору. И что делать, тоже. Совсем не знал. А молчать дальше было не просто неучтиво, это граничило с оскорблением величества.

Я не нашел ничего лучше, чем аккуратно вынырнуть из-под его руки. Аполло сморщился, словно у него вдруг заболел зуб.

Это была очень неловкая секунда, очень.

Но вселенная пришла мне на помощь.

Я услышал зуммер. Было непонятно, откуда он доносится — я только понял, что его источник где-то близко. Это был звонок телефона или рации, сдвоенное «би-би» низкого тембра.

Звук произвел на императора — и на всю вселенную — совершенно поразительное действие.

Императорский променад, по которому мы только что шли, пожух и свернулся, причем я даже не понял, куда и как — словно за долю секунды прошли две тысячи лет. Исчезли золотые орлы, сгинули порочные мраморные дети. Аполло тоже исчез.

А потом я увидел его перевернутое лицо, висящее напротив меня в воздухе. Оно было озабоченным и серьезным.

— Извини, Рама, — сказало лицо. — Важные дела, приходится разрываться. Мы с тобой не договорили, О’кей? Поболтайся пока с Софи, она тебя ждала… Только не особенно слушай, что она будет про меня плести…

Металлическое стремя, на котором я висел все это время, втянулось назад в лифт, а затем перед моим лицом опустилась дверная панель, отрезав меня от зала с императором.

Воздух в черной коробке был упоительно свеж. Хотелось одновременно спать и смеяться. Я подумал, что похож на черный пиджак, висящий в шкафу, и эта мысль рассмешила меня до слез. Без растворенной в воздухе химии такое вряд ли было возможно.

Слезать со штанги не хотелось.

Но это, похоже, было неизбежно — лифт остановился, и его дверь поехала вверх.

AMERICAN DREAM

Мечтая о новой встрече с Софи, я много раз представлял, как это будет.

Иногда мне казалось, что мы пересечемся в каком-нибудь невероятно крутом нью-йоркском клубе для наших. Она будет во всем черном, а я… Тоже буду в черном. И будет играть «The Suckumb», единственная полностью состоящая из вампиров группа, музыка которой не предназначена для человеческих ушей (про них мне постоянно рассказывал Эз, но я так и не удосужился их послушать, полагая свои уши все еще слишком человеческими).

Иногда я думал, что она опять пришлет мне письмо-препарат, и мы, как и полагается двум undead, встретимся в лимбо (невозможно сосчитать, сколько раз я проклинал себя за то, что при первой встрече не удосужился попросить хоть капельку ее красной жидкости). Она, как всегда, начнет ворчать — а я буду рад и эрзацу.

Иногда я думал, что она приедет ко мне в гости. Мы пойдем в «Haute SOS», и я закажу ей тирамису…

Но я совершенно не ожидал, что при встрече она даже на меня не посмотрит. И не скажет ни слова.

Она совсем не изменилась. У нее была все та же ультракороткая стрижка, заставляющая предполагать в женщине уже не столько лесбиянку, сколько монахиню. Ее свисающие вниз руки были сложены в самую простую хамлет-мудру — свободный замок с сомкнутыми большими пальцами. И еще на ней не было одежды.

Впрочем, последнее не означало, что она рада меня видеть. Это означало только, что она собралась провисеть вниз головой очень долго — и сняла всю одежду, чтобы не мешать кровообращению. Я сам так делал, потому что за сутки или двое какая-нибудь незаметная резинка может превратиться в источник изрядной муки. Судя по легкой синеве на ее лице, она висела вниз головой уже не меньше трех дней. Человека такое запросто могло бы убить.

Мне стоило большого усилия отвести от нее глаза.

Место, где она жила, понравилось мне с первого взгляда. Тут не было никакой вампороскоши в пошлом рублевском смысле. Все было просто, разумно, минималистично — и стильно.

Во-первых, здесь не было хамлета. Вместо него от одной стены к другой был протянут сверкающий никелем турник, прикрепленный к потолку стальными тросами. Рядом с ним стояла простая алюминиевая стремянка. А весь центр комнаты занимал круглый диван со множеством подушек — куда можно было в любую секунду мягко и безопасно сорваться с перекладины… Мне даже в голову не пришло устроить у себя дома нечто подобное: я по привычке пользовался доставшимся мне по наследству неудобным механизмом со страховочными подушками. Вот что значит не подвергать сомнению традиции…

Потом я заметил лежащие на одной из подушек черные трусики — и стоически отвернулся.

Комната была светлой и веселой, со множеством ярких пятен. В ее стенах было несколько разноцветных дверей. Все внутри выглядело простым и недорогим, икеисто-демократичным, словно это было одно из помещений студенческого общежития (я подумал, что русские вампиры, наверное, так никогда и не поймут, в чем заключаются настоящие понты). На столе стоял раритетный белый макбук, а над ним висела пробковая доска, покрытая приколотыми бумажками…

На стенах, естественно, были радикально-непримиримые плакаты с подковыркой, которые так любит буржуазная детвора всего мира — вроде костра с горящей на нем ведьмой и подписью:

! FREE MADONNA!

Один из плакатов, русскоязычный, озадачил меня всерьез. На нем была последовательность фотографий из русского «Форбса» — со свечкой под каждым фото. Текст гласил: