Сначала вспомнила мамины глаза, когда она приехала из больницы, куда «скорая» отвезла недавно родившуюся Дашку. И её голос. Бодрый такой. Но совершенно не мамин.

— Всё будет хорошо! — сказала она и отвернулась. — Там отличные врачи.

Потом меня отдали бабушке и по телефону рассказывали, что всё просто отлично, ещё буквально день и Дашку переведут из реанимации в обычную палату. И тогда мама пойдёт лежать вместе с ней.

Получилось так, что я маму почти две недели не видела.

А потом они вернулись из больницы.

Я до этого злилась на Дашку очень. Она кричала часто, мама шла к ней и не успевала почитать мне перед сном. И вообще… То, что она маленькая, ещё не значит, что ей всё можно!

А тут ночью я проснулась, пошла к родителям в спальню, на маму посмотреть, а Дашка лежит в своей кроватке. Маленькая такая. Такая бледная, что даже голубая. И дышит.

И я подумала, что её могло не стать. Соска бы валялась, кроватка бы стояла, чепчик бы в ванне лежал…

Мне стало так страшно, что показалось, что у меня сердце остановилось.

Хорошо, что папа снял одну боковую стенку у кроватки, а то б я туда не влезла! Мне было очень тесно, и я высунула ноги сквозь прутья, подложила одну руку под голову, а второй обняла сестричку.

— Я буду слушать, как ты дышишь, — прошептала я, — я тебя от всего-всего спасу…

Потом оказалось, что пока мы с Дашкой спали, мама сделала кучу фотографий, её папа разбудил и показал, как мы в кроватке ютимся.

А потом мама жарила блинчики на завтрак и приплясывала, а я держала Дашу и улыбалась. И Даша улыбалась!

Я как вспомню, как мама как дурочка скакала по кухне и подпевала Майклу Джексону, я всегда ржать начинаю. Я ж не виновата, что тут Джульетта, театр и люди вокруг…

А Дашка, кстати, с той ночи окончательно пошла на поправку! И больше не болела никогда.

Милка Кислицына

Джульетта — дура!

И Шекспир не лучше! Вот так понапишут всякой фигни, а потом некоторые думают, что это нормально — взять и того…

Когда отец ушёл, мама тоже лежала, повернувшись к стене, и еле шевелила губами. Вот как эта самая дура Джульетта. Тоже какой-то дряни напилась.

Я-то ещё малая была, сейчас бы я ей быстро мозги вправила, а тогда просто ходила вокруг и канючила. Есть хотела, да и вообще… Стрёмно было.

А потом я, дура малолетняя, решила, что всех спасу. Попёрлась вечером на другой конец города, типа к папочке. Идиотка…

Даже адреса не знала точно, знала только, что дом стоит напротив магазина «Восточный». Приехала, короче, нашла его машину под окнами, села ждать.

Могла ж неделю ждать! Но, блин, дурам везёт, через два часа появилась эта его… секретарша. Идёт, сумочкой размахивает.

Я к ней рванула. Говорю, хочу с папой поговорить!

А у самой губы дрожат. До сих пор стыдно…

Она на меня посмотрела так презрительно, но домой привела. И кричит из коридора:

— Валюсенька, тут к тебе эта твоя… Маша.

— Я — Мила, — говорю.

А сама уж думаю только о том, чтоб не разреветься.

Отец вышел, вылупился на меня, как на привидение, а я, как дитё малое, вцепилась в него и давай реветь. Что мне страшно, что мама не ест ничего уже три дня, что лежит и не шевелится, что мне плохо и вообще…

Короче, вела себя, как младенец годовалый.

Он испугался, трубку схватил и давай маме названивать. А она там телефон взяла и таким бодрым голосом сообщила:

— Не звони мне больше, у меня всё отлично!

Я-то знаю, как у неё там всё отлично! Я же слышу, что голос не её и вообще…

Отец меня начал успокаивать, песни петь, что всё фигня и я преувеличиваю. Потом говорит: «Давай я тебя домой отвезу».

А тут его секретарша истерику устроила. Начала орать, что она не выдержит, что она своё счастье заслужила и выстрадала, а тут я… И что она не позволит с собой так обращаться, вокруг сплошные интриги…

Мне стало так плохо… Я ведь тоже нормально не ела дня два.

И пока они там ругались, я ушла.

Потом уже вспомнила, что денег нет, чтоб на метро доехать. Так и шла полгорода пешком. Благо, проспект у нас прямой и длинный. Идёшь вдоль него, не заблудишься…

Я, пока шла, много чего передумала. Про маму, про отца…

Пришла домой, сварила картошку, пол помыла, маму покормила. А ей уже на следующий день лучше стало, она встала, умылась и на работу пошла.

А отца я с тех пор ни разу не видела…

Так что я не собираюсь рыдать, как некоторые, когда вижу эту шекспировскую дурь. Смешно мне, понимаете! Мне смешно!!!

Вероника Гавриловна

Это вопиюще, просто вопиюще!

Представляете себе: я сутки трудилась над квартальным отчётом, потом ещё на повышенных тонах разговаривала с шефом, потом какой-то дурак поцарапал мою новенькую «Тойоту» (подумаешь, не там запарковалась!), потом муж опять пришёл с запахом пива… Словом, тысяча несчастий! И вот, наконец, суббота, театр, Шекспир… Думала, расслаблюсь и компенсирую все стрессы… Какое там! Какие-то девчонки — по виду пэтэушницы — принялись хохотать в самом трагическом месте бессмертного произведения!

Вот что я вам скажу: они слишком легко живут! Нет у них настоящих взрослых трудностей и проблем, оттого и ветер в голове! И ещё на наркотиках все — те три точно обдолбанные были, это же понятно!

У меня детей, слава богу, нет (и уже не будет), но если бы были… О нет! Они бы у меня не хохотали над Шекспиром, они бы рыдали! Они бы у меня постоянно рыдали!

Свобода!

Мальчики

Радомский с таинственным видом потряс чёрным пластиковым пакетом. Там что-то глухо стукнуло.

— Чего там? — спросил Лопух.

— Пиво! — глухо ответил Павлик и тревожно осмотрелся.

Но вокруг посторонних не было, а если бы и были, то вряд ли что-то рассмотрели бы. Мы плотно обступили Радомского.

— Гонишь, — так же тихо сказал Никитос. — Если пиво, чего не звенит?