– Не врет?
– Нет, матушка, истинная правда. Очень уж он побахвалиться хотел, прихвастнуть. Однако же не получалось никак. Не знал, чего сказывать для верности. Кабы вправду бабы были, расписал бы сие в подробностях. Ан не смог. Не видел ничего такого и участия не принимал.
– Ну, коли так… – Елена остановилась, подцепила пальцем подбородок служанки, приподняла, вглядываясь в лицо. – Ишь, как глазки-то блестят. И румяная вся, ровно свеклой натиралась. Что, к невинности своей под одеяло занырнуть хочется? С молодцем горячим поластиться?
– Страсть как хочется, госпожа, – честно призналась проницательной хозяйке девушка.
– Ладно, беги, – отпустила ее Елена. – Пусть черпнет Федька счастия полной чашею. Тем горчее при расставании терять его выйдет.
– Расставании? – испугалась Милана. – Почему?
– А ты думала, он теперича к твоей юбке навсегда пристегнут будет? Так под одеялом твоим жить и останется? Нет, милая. Как распутица кончится, все ушкуйники наши под полными парусами к атаману нашему помчатся, в Новгород свой, будь он трижды неладен.
– Может, нам тогда с ними поехать?
– Окстись, дура! – Княгиня постучала костяшкой согнутого пальца служанке по лбу. – Ночи одной не прошло, а ты уж и мчаться за отроком на край света готова без раздумья… Он в тебя влюбиться должен, а не ты в него, башка бестолковая! Он рассудок должен потерять, а не наоборот!!! Хотя, конечно… – Ее рука скользнула открытой ладонью по лицу дворовой девки. – Чтобы Егора вразумить, грамоткой простой не отделаться. В глаза глянуть надобно, в лицо все сказать, самолично послушания потребовать. Без силы ратной, коли что случится, от меня тут все едино пользы никакой… Чего стоишь? Беги! Любитесь там. Любитесь, пока есть на то такая возможность. Любитесь, пока не насытитесь. Судьба коварна. В любой миг все порушит, и понять ничего не успеете.
Заворочавшись в постели, Егор застонал, присел, пошарил рукой по сундуку, нащупал крынку с квасом, поднес к губам. Жадно отпил примерно треть и с облегчением откинулся назад:
– Что за странная чертовщина? Пили вроде одно только пиво. Вода водой. А во рту – сушняк, словно седьмицу одною воблой питался!
– Не токмо пиво, – ехидно припомнили ему. – Еще вино пили немецкое и испанское, аква виту голландскую по деньге за глоток, стоячий мед и сидр яблочный из Путивля стольного зимой завезенный.
– Михайло? Ты здесь? – прищурился на новгородского купца Егор.
– А где же мне еще быть, княже? – пожал плечами Острожец. – Вроде как я ватагу твою в набег новый снаряжаю. Посему дела все мои токмо с тобой и связаны.
– Я сейчас встану… – простонал Егор и попытался сесть. – О, Господи, это сколько же мы вчера выпили?
– Ну, не столько выпили, сколько людей добрых напоили, – безмятежно откинулся к стене сидящий на окованном железными полосами сундуке Михайло Острожец. – Кормчих русских напоили, что о пошлине сговариваться приплыли, соль вареную из Русы мимо Новгорода возить. Купцов басурманских напоили – поначалу силком, а опосля, когда ты Хайяма им по памяти читать начал и на пророка магометянского ссылаться, то вроде как и смирились. Потом же, опоив до бесчувствия, вы их всех в истинную веру окрестили и о том на торге оповестить не поленились. Отца Георгия, кстати, тоже вы напоили, ибо поначалу он басурман бесчувственных причащать отказывался. Опосля же он по наущению твоему анафему всем монголам объявил, и тем, кто сии проклятия опосля с паперти во весь голос кричал, тому вы по ковшу рейнского вина наливали. Кто, кстати, монголы сии есть, столь тебе ненавистные? Не первый раз ты про них слова нехорошие сказываешь.
– Наивная школьная мечта: разгромить их всех и извести под корень, – ответил Вожников. – Жалко только, что ни в Орде, ни на Руси никто про них ни слухом ни духом ничего не ведает. Даже в сказках не слыхивали. Надеюсь, больше мы ничего не учудили?
– Да в общем-то, нет, – пожал плечами купец. – Ну, юродивых поросятами жареными потчевали, на подворье московского митрополита на воротах крест православный дегтем нарисовали, на торгу у бабы какой-то выпустили курей, на продажу привезенных, и опосля по окрестным дворам ловили. Поймать не поймали, но поленницу у Путяты-кожевенника развалили, у соседа его как-то тес с ворот исхитрились снести и бочки со щукой соленой из амбара в Волхов укатили. Бабе, правда, опосля за птиц честь по чести заплатили, а бочки, тиной облепленные, я сегодня для похода купил. Путяте вы тоже рвались поленницу обратно собрать, но он отказался. Да так вежливо, что поленья по всей улице разбросал, пока в вас метился. А опосля ты в било на вечевой площади ударил и Новгород на войну великую супротив свеев призвал. Сказывал, крестьян они своих злобно тиранят, в рабстве беспросветном держат, а потому заступиться за несчастных надобно и свободу им принести. Короля свейского диктатором окрестил и сказывал, что он с султаном каким-то магометянским снюхался, Алкаидом по имени. Дескать, страшный это чародей и всех смертию извести желает. Из каких краев он, кстати, будет, княже? Первый раз о таком слышу….
– Ой, ё-о-о… – схватился за голову Егор. – Вот ведь позорище!
В его похмельной голове урывками стали всплывать воспоминания о том, какую горячую речь он толкнул с высокого помоста, крича, что, если в Швеции нет нефти, то это не значит, что в ней не должно быть демократии, заявлял, будто они нарушают правила свободной торговли и законы толерантности, а также припомнил ювенальную юстицию и то, что у них полиция детей у родителей отнимает и на рынке на органы продает. Крест Вожников, помнится, намалевал, чтобы не прослыть язычником, а бочки из амбара велел выкатить, потому как за них пегая курица спряталась, с белыми крыльями. Единственным светлым пятном в голове осталось только то, что пари у Никиты он все-таки выиграл. Половину бочонка за ночь и утро осушил досуха, да еще и водкой голландской запил.
– Блин, чтобы я еще хоть раз в жизни хоть один стопарик… – поморщился Вожников. – В общем, профукал я свой шанс, понимаю. Эта чертова пьянка ни к чему хорошему никогда не приводит.
– Как ты молвил? «Профукал»? – улыбнулся купец. – Хорошее слово, нравится. А погулял ты хорошо, молодец. Дело сделал зело полезное.
– Да? – изумленно навострил уши Егор.
– А как же! Теперича весь Новгород и окрест до Пскова, Корелы и Олонца убедился, что злата у вас в мошнах несчитано и слухи об успехах твоих не побасенка, а так оно и есть. Животы шелками заматываете, всласть едите, драгоценными винами отпиваетесь, золотом разбрасываетесь, не считая. Жизнь у вас сложилась ныне, самому Садко на зависть.
– А как же речь моя? Про нефть и шведов?
– Так самое главное, княже, ты на площади вечевой все-таки сказал. Всем ватажникам своим баб пообещал, сколько захотят, и серебра от пуза. А коли так, то пойдут охотники за тобой без колебания. Хоть за смердов грязных, хоть против Алкаида магометянского, хоть за толерастию, хоть против Карла Двенадцатого, как ты отчего-то короля свейского Эрика Померанского нынешнего нарек. Sapiente sat [12] , княже. Больше ничего никому знать и не надобно. Можешь у меня на подворье убедиться: сотен семь охотников за тобой уже подписалось. И ватажки ушкуйные с атаманами своими, и поодиночке люди на двор сюда забредают. Да еще трое людей торговых ко мне заходили, желают казной своей тебя поддержать. И даже не за долю, ибо я им на жадность сразу пеняю, а просто в рост за сам-три отдать.