– Цель? – Баталов нахмурился. – Могу я узнать подробнее, какую цель вы перед собой поставили?
– Не только перед собой. Перед всеми нами. Давайте условимся сразу. Я не чокнутый ученый из американских комиксов. Я отдал науке всю жизнь, а вместо благодарности вынужден скрываться. Но я не собираюсь опускать руки. АТРИ – уникальное явление. С ее помощью я надеюсь подобрать ключик к другим мирам и измерениям. Более того, я рассчитываю найти еще один выход отсюда на Большую землю. Я просто не верю, что пресловутое ущелье экстремального перехода – единственная калитка, которая соединяет АТРИ с остальным миром. Там, где есть одна дверь, обязательно найдется вторая. Мы распахнем ее и вырвемся отсюда, плюнув на долбаный «Протокол А». Мне вовсе не улыбается потерять половину воспоминаний и, возможно, превратиться в растение. Да что я говорю! – Аркадий Иванович всплеснул руками. – Какой «Протокол А»! Мутанта отсюда ни за что не выпустят. Ни за какие деньги!
В этот момент у меня возникло чувство солидарности с ученым. У нас было много общего. Как и он, я неоднократно размышлял о несправедливости, случившейся со мной, и мечтал найти способ вырваться отсюда. Симбирцев вдруг стал мне симпатичен. Я даже забыл о его специфическом окружении, состоявшем из садистов вроде Фишки. В конце концов, в семье не без урода. Во вполне официальных государственных службах водятся орлы и похлеще.
– Я даю вам сутки в распоряжение. Вы обдумаете мои слова. Если появится желание влиться в мою команду – милости прошу. Обещаю массу интересной работы, сносные условия жизни, приличную зарплату в у. е. и огромные премиальные после успеха, в котором я не сомневаюсь.
Аркадий Иванович подал знак телохранителям, и они послушно повезли кресло к выходу.
– Постойте, – вдруг воскликнул Жук. – А что будет в случае, если кто-то из нас не согласится?
– Ну вот! – с сожалением произнес Симбирцев. – Не хотел говорить о неприятном, но придется. В биологической лаборатории крайняя нехватка человеческого материала для экспериментов. Отказникам тоже придется послужить науке, но только в ином качестве. В общем, «думайте сами, решайте сами, иметь или не иметь», – пропел он строчку из известной песни.
После его ухода в камере наступила долгая и гнетущая тишина. Все были очень подавлены случившимся.
Первым нарушил «режим молчания» академик.
– Боюсь, нам все же придется принять приглашение Аркадия Ивановича и поработать на него, – сказал Баталов. – Я знаю его много лет. Слов на ветер он не бросает и ни перед чем не остановится.
Мне стало еще неуютней, хотя раньше казалось, что хуже некуда. У ученых хоть имелся выбор, но, в отличие от них, мне выбирать было не из чего. Я – всего-навсего военный егерь, даже не егерь, а стажер. Готовый кандидат в биологическую лабораторию. Вот и картина маслом: залитые кровью операционные столы, колбы с бурлящей жидкостью, таинственные препараты, действие которых будут испытывать на мне. Я вздрогнул.
Ну уж нет! Как-нибудь пободаюсь. Главное, чтобы ученые ненароком не выдали меня. Если делать умное лицо, глядишь, сойду за какого-нибудь МНС или аспиранта, кофе, там, буду приносить или тапочки настоящим ученым. Вот только как бы втолковать это соседям по камере, избежав прослушки извне?
Пришлось разыграть классическую пантомиму. Слава богу, клинических идиотов, не считая меня, тут больше не было. Товарищи по несчастью быстро сообразили, о чем их просят, и сразу закивали. Выдавать меня никто не собирался. Кажется, на какой-то период проблема была решена. Единственное, что бросалось в глаза, – моя военная форма, но за время пути она порядком изгваздалась. Сошлюсь на то, что комбез пришел в негодность и я вынужденно переоделся.
Оставалось одно препятствие. Те, кто доставил нас сюда, прекрасно знали, что я военный. Можно только удивляться, с какой стати они меня еще не отсортировали от других пленных. Самым удобным казался вариант, что обо мне элементарно забыли. Да будет так! Преисполненный надежд, я лег спать.
Однако, как это часто бывает в жизни, проскочить «на дурака» не удалось. Ранним утром за мной пришли, заломили руки и поволокли по гулким коридорам.
Судьба снова расставила все на свои места.
Ученых держали в подземных бункерах, меня ждал путь наружу. Снова пришлось лезть по ледяным скобам, покидать ангар.
Охрана потащила меня куда-то в глубь поселка. Недавно прошел дождь, превратив немногочисленные дороги в кисель. Это отнюдь не улучшило моего настроения. Паршивая погода угнетала еще сильнее рабского состояния. Я вдруг подумал, что отдал бы все за возможность сбежать отсюда навсегда, за обычное солнышко Большой земли, которое и светит, и греет.
За сутки пленных прибавилось. Это были преимущественно зэки или вольные бродяги – испуганные, потерявшие уверенность в завтрашнем дне люди. Дикие заводили их в огороженный колючкой загон и оставляли под присмотром пары автоматчиков.
Люди порядком устали и без сил падали в грязную хлюпающую жижу, словно свиньи. Наверное, держа нас здесь, дикие хотели подчеркнуть, что для них мы не более чем скот. Было противно сознавать это, но у меня не осталось ни капли энергии даже на внутренний протест. Да, тут мерзко, грязно, условия на редкость ублюдочные, но ведь я дышу, а значит, живу. И, следовательно, есть пусть ничтожная, но надежда продлить этот важный процесс.
Как бы ни складывались обстоятельства, человек всегда пытается себя успокоить.
К моему удивлению, скоро к нам присоединился еще один товарищ по несчастью, с которым я ночевал в подземной камере. Это был Жук. Его безжалостно втолкнули в загон, для скорости добавив сапогом в мягкое место.
Яйцеголовый, проехав животом по луже, примостился поблизости, прищурил глаза:
– Как ты?
– Паршиво.
Я подал ему руку, помог встать. С минуту мы постояли молча. Говорить не хотелось. Я тоскливо сплюнул в грязное месиво под ногами.
Жук, интерпретировав мой поступок по-своему, с нарочитой бодростью произнес:
– Э, да ты никак совсем расклеился?
– Ошибаешься. Я не расклеился. Я всего лишь не хочу склеить ласты.
– Тут ты, брат, не одинок. У меня аналогичные планы.
– Как бы тебе их не скорректировали. – Внезапный приступ обиды на себя, дурного, подписавшегося на эту каторгу, на Гидроперита, на приятеля Леху, дернувшего вместе со всеми, на идиотов-научников, которых угораздило угодить в лапы диких, заставил меня заскрежетать зубами.
Ученый понимающе кивнул.
– Каким бы длинным и черным ни был туннель, в конце всегда будет свет, – неожиданно сказал он.
– От паровоза? – буркнул я, вспомнив старую шутку.
– Может, и от паровоза, – пожал плечами Жук.
Продолжать пикировку было бессмысленно. Чтобы скоротать время, я принялся созерцать окрестности. Зрелище отнюдь не было отрадным, но выбирать не приходилось. Паскудно все это, мерзко и паскудно. Я старательно гнал мысли о биологической лаборатории. Обидно в двадцать лет становиться лабораторным кроликом. Чтобы окончательно не впасть в уныние, я спросил у Жука: