— Лорды лишь отмахиваются от предупреждений, говорят, что это неизбежные потери, списывают все на несчастные случаи и лесных зверей. Ха! Ты видел эти убогие тушки, которые бродят в местных лесах? Самый грозный из них похож на лохматого бурала. Но косолапый бурал, несмотря на то что совершенно лыс, разорвал бы эту меховую игрушку как тряпку. Как они называют это недоразумение?.. — Следопыт на секунду задумался, вспоминая слово. — А, вспомнил: медведь. Так вот, я не верю в эти байки. За дюжину восходов пропало больше двух дюжин стрелков и два мага со свитой. Магов так и не нашли.
— Но что мы можем сделать, если не справились даже маги? — спросил собеседник недовольного стрелка.
— Как это что? Начать охоту. Это будет самая славная охота со времени нашего прихода в этот мир. Настоящий враг — он и должен быть таким, таинственным и опасным. И уже нашелся воин, поклявшийся напиться крови врага. Сатока собирает отряд, и я хочу к нему присоединиться.
— Твой речи, друг, похожи на девизы высокородных, скучающих в своих палатах и жаждущих дешевых впечатлений. А мы с каждым восходом уходим в леса, чтобы вернуться назад лишь на закате.
— Я не понимаю, ты же охотник… — удивленно произнес стрелок, но затем осекся, словно вспомнил что-то важное. — Ах да, я и забыл.
— Что забыл? — насторожился собеседник.
— Ладно, забудь. Так что, нет желания поохотится на настоящую добычу? Помощь твоего клана нам не помешает.
— Не знаю, что вы там себе надумали, но проблем и так хватает.
О чем два стрелка говорили дальше, Аилу было уже неинтересно. Его губы изогнулись в кривой усмешке — он заметил оговорку болтливого стрелка. Похоже, этот эльф совсем забыл, что не все охотники имеют пристрастие к крови и не у всякого в жилах течет дикий огонь жажды смерти.
Эдерай, полежав еще несколько мгновений в сладостных объятиях ароматной травы, поднялся.
— Кахат, — тихо позвал лорд и почувствовал, как за его спиной появился кто-то незримый. — Узнай, кто такой Сатока, и собери ему в помощь сильных воинов.
Ощущение присутствия за спиной сразу же пропало — воин-«тень» умчался выполнять приказ своего господина.
Уже на выходе из логова Аил неожиданно вспомнил еще одну фразу из разговора: «А мы с каждым восходом уходим в леса, чтобы вернуться назад лишь на закате». От ошеломляющей догадки он даже застыл на месте. Догадка хлестнула по мозгу своей примитивностью, но ведь об этом не догадался даже его великомудрый господин!
«Темный Мир сделал из нас глупцов и трусов», — ошеломленно подумал Аил и тут же улыбнулся — жизнь избранного народа стремительно меняется, и если поторопиться, то можно успеть за этими изменениями, нужно лишь избавиться от инертности в мышлении.
Многие века в Темном Мире эльфы не решались шагнуть за пределы своих клановых рощ с приходом ночи. Невидимое за сплошным облачным покровом светило уходило за горизонт, и во тьме просыпались безумные чудовища, по сравнению с которыми свирепые сашаты казались беззлобными щенками. Но в Светлом Мире все не так, и ночью в лесах царят те же звери, что и днем. Окрыленный осознанием своей проницательности Аил направился к повелителю, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на быстрый шаг: лорд-разведчик должен выглядеть достойно, особенно в глазах низших существ.
Аил брезгливо оглянулся по сторонам: эта клоака — уже не его дом, но он поклялся себе, что никогда не забудет, откуда выполз на вершину. Воспоминания помогут ему оставаться свирепым еще долгое время. Воспоминания и вовремя поглощенный кусок звериной плоти, парящий жизнью и сочащийся кровью.
Свет весеннего солнца с трудом пробивался сквозь листву, лишь отдельные лучики прогревали траву и все, что на ней лежало. Кроме всего прочего, на зеленой травке разлегся и Андрей. Он наслаждался блаженным бездельем и, лукаво щурясь, смотрел на дневное светило. Последние четыре дня представляли собой сплошной марш-бросок, неизменно заканчивающийся пытками, которые мастер Акира почему-то называл тренировками. Впрочем, Андрей возмущался больше для виду — заниматься у мастера ему нравилось, несмотря на ноющие мышцы и синяки.
В первый день они немного помахали собственными мечами, и только чудом можно было объяснить то, что новичок ничего себе не отрезал. Старинный меч в его руках больше напоминал кочергу. Даже в играх он предпочитал огнестрел, относясь к холодному оружию с ярко выраженным подозрением. Разве что метательные ножи вызывали определенное уважение, он даже немного поупражнялся в этом виде смертоубийства. Но несмотря на все прошлые сомнения, порхание разрезающего воздух клинка начало завораживать парня. А собственное тело, направляемое умелой рукой мастера, вызывало в груди чувство настоящей мощи. Впрочем, это ощущение длилось до ближайшего спарринга с Камеко. Молодой японец с неизменной злостью гонял новичков по лесным полянам, награждая синяками и царапинами.
Воспоминания отозвались болью в ушибе на заднице. Андрей невольно поморщился — и больно и обидно. Невеселые мысли прервал женский визг, тут же вызвавший широкую улыбку: девочки развлекались.
Такой непривычно длительный отдых был вызван тем, что завтра им предстояло посетить большое селение. Именно так — не город или деревню, а «селение» — место, где с разрешения новой власти селились люди. В честь этого события девочки прихорашивались, и начали они это дело с купания.
Небольшая речушка несла свои по-весеннему прохладные воды к неведомой цели, очень кстати пересекая путь отряда, и Батя решил, что стоит встать на долгую стоянку.
Визг на реке повторился, затем низкий голос Лены забубнил что-то обидное, послышались мокрые шлепки. Где-то внутри Андрея шевельнулось животное чувство, и на секунду ему захотелось увидеть эту притягательную для всех здоровых мужчин картину. Но тут же перед глазами встала другая картинка — Лиза стягивает с себя мокрое платье и, оставаясь в синем купальнике, замахивается платьем на Андрея. Шутка мужа зашла слишком далеко, но как же прекрасна она была в своей ярости.
Под ложечкой противно засосало, а на глаза навернулись слезы, Корчак вздрогнул, теряя видение, а затем медленно расслабился, понемногу изгоняя изнутри мертвенный холод. Благостное настроение пропало, он сел и осмотрелся вокруг.
На прибрежной поляне царила обычная жизнь походного лагеря. Акира медитировал, а Камеко точил свой клинок — теперь Андрей уже знал, что этот длинный меч называется «одати», более длинная версия «тати». Пока что все эти «цубы», «хамоны» и «цуруги» были для него филькиной грамотой, но постепенно новичок погружался в увлекательный мир кэндзюцу, с легкой примесью бусидо — пути воина. Эта философия в теперешнем состоянии стала для Корчака той основой, на которую он мог опереться. Особенно ему импонировали три обета уходящего на войну самурая: навеки забыть свой дом, забыть о жене и детях, ну и самое главное — забыть о собственной жизни. Конечно, славянский менталитет вносил свои поправки, но цель оставалась — «правильная» смерть. Лишь тогда уход из жизни будет не слабостью, а проявлением силы.