— Я поступил так потому, что умею распознавать талант, в чем бы он ни выражался, — пояснил Капканс.
— Благодарю вас, сир, — без запинки произнес секретарь.
— Из грубых камней иногда получаются настоящие бриллианты.
— Именно так, милорд, — сказал секретарь.
Что интересно, он действительно так подумал, потому что думать некоторые вещи, к примеру: «Да ты жалкий позер», тоже не вполне безопасно для здоровья.
— Кстати, где мой новый капитан Дворцовой Стражи?
— Кажется, капитан Карцер сейчас находится на заднем дворе, милорд, наставляет своих подчиненных на путь истинный.
— Передай, что я хочу его видеть здесь и сейчас, — сказал Капканс.
— Непременно, сир.
* * *
На разборку баррикады ушло немало времени. Ножки стульев, доски, рамы кроватей, двери и бревна осели и сплелись воедино. Поскольку каждый обломок кому-то принадлежал, а жители Анк-Морпорка весьма серьезно относятся к вопросам собственности, работа сопровождалась групповыми перепалками. Что совсем не удивительно, ведь сплошь и рядом какое-нибудь семейство, пожертвовавшее на общее благо трехногий табурет, делало попытку унести столовый гарнитур.
Добавляло головной боли и уличное движение. Телеги, задержавшиеся у стен города, пытались пробиться к пункту назначения, прежде чем цыплята вылупятся из яиц, а молоко прокиснет настолько, что обретет полную самостоятельность и отправится дальше своим ходом. Повсеместный затор можно было бы назвать пробкой, но с пробкой куда легче справиться, достаточно взять штопор. Поэтому все называли происходящее по-разному; сержант Колон, к примеру, выражался по-простому: «Никто не может сдвинуться с места, потому что все стоят». Не так звучно, зато правдиво.
Кое-кто из стражников участвовал в разборке баррикады, помогая разнимать постоянно цапающихся домовладельцев. Другие собрались в конце улицы Героев, где Пятак развернул полевую кухню и поставил бак с какао. Делать было толком нечего. Всего несколько часов назад они сражались. А теперь на улицы вывалило разом столько народу, что даже патрулировать их стало невозможно. Всякий хороший стражник знает, что иногда лучше постоять в сторонке. Так что разговоры, совершенно естественно, свелись к тому, что всегда обсуждают после победы: 1) интересно, доплатят ли нам за эти дни? А также: 2) может, даже медали дадут? Впрочем, был и другой вариант: 3) а если нам надерут задницы за все, что мы тут натворили?
— Амнистия — это когда никто никому ничего не дерет, — заявил Дикинс. — Амнистия — это когда все делают вид, будто ничего не произошло.
— Вот и ладно, — отозвался Букли. — А медалями-то наградят? Я хочу сказать, мы ведь так… — он сосредоточился, — са-мо-от-вер-жи-мо защищали свободу. Лично я бы дал нам медаль.
— А я вот думаю, надо было весь город обаррикадить, — встрял Колон.
— Угу, Фред, — хмыкнул Пятак. — Но тогда, хна, мы б и всяких плохих людей обаррикадили.
— Да. Но командовали бы все равно мы! — возразил Фред.
— Парни, чего зря молоть языками, — вмешался, попыхивая трубкой, сержант Дикинс. — Мы сражались, остались с руками и ногами и сейчас нежимся на посланном богами солнышке. Мы победили, вот и все. Вы победили, понятно? Все остальное — чепуха.
Некоторое время все молчали.
— А вот Масхерад не победил, — наконец сказал молодой Сэм.
— Мы потеряли пять человек, — отозвался Дикинс. — Масхерад сами знаете как погиб, еще двоих застрелили из арбалетов, один свалился с баррикады, один случайно перерезал себе горло. Бывает.
Все уставились на него.
— Думаете, нет? — фыркнул Дикинс. — Куча взвинченного до предела народу, всякие острые штуковины, суета. Хотите — верьте, хотите — нет, но кровь начинает литься, еще когда до врага остается добрых миль пятьдесят. Люди мрут как мухи.
— A y Масхерада была мать? — спросил Сэм.
— Его вырастила бабушка, но она давно умерла, — сказал Букли.
— И что, больше никого у него не было?
— Не знаю. Он никогда не рассказывал. Он вообще был неразговорчивым, — ответил Букли.
— Надо скинуться, — решительно произнес Дикинс. — На катафалк, гроб, все остальное. Кроме нас, об этом некому позаботиться. И вот еще что…
Ваймс сидел чуть в сторонке, глядя на улицу. Ветераны, стражники, просто люди, еще недавно защищавшие баррикаду, тут и там сбивались в группки, чтобы поговорить. Вот какой-то человек купил у Достабля пирог. Ваймс покачал головой и усмехнулся. Дармовые бифштексы рано или поздно кончатся, а пироги Достабля останутся. Мелкая торговля и окончательно атрофировавшиеся вкусовые сосочки всегда торжествуют.
Стражники вдруг грянули песню — то ли за здравие, то ли за упокой. Первым запел Дикинс, другие подхватили, причем каждый пел как будто сам по себе, не обращая внимания на остальных.
— Как взмывают ангелы дружно в ряд…
Редж Башмак сидел в одиночестве на фрагменте баррикады, на который в данный момент никто не претендовал. Юноша по-прежнему сжимал в руках древко флага и выглядел таким несчастным, что Ваймс почувствовал, что должен подойти и поговорить с ним.
— Дружно в ряд, дружно в ряд…
— Все могло закончиться иначе, сержант, — подняв голову, промолвил Редж. — Правда. Мог бы родиться новый город, город, в котором люди дышали бы свободно.
— Поднимают задницы и летят! И летят! И летят!..
— Сипели бы свободно, Редж, — поправил Ваймс, присаживаясь рядом. — Мы — в Анк-Морпорке.
«Надо же, и эту строку все пропели хором, — подумала та часть Ваймса, которая слушала другим ухом. — Странно, откуда некоторые из них знают слова? Хотя, может, ничего странного в этом и нет…»
— Да, конечно, сведите все к шутке. Все надо мной смеются, — буркнул Редж, разглядывая носки своих башмаков.
— Не знаю, Редж, станет ли тебе от этого легче, но свое яйцо вкрутую я так и не получил, — сказал Ваймс.
— И что теперь будет? — спросил Редж.
Он был слишком занят своими горестными мыслями, чтобы сочувствовать Ваймсу. Он его даже не слышал.
— Как взмывают ангелы дружно в ряд…
— Честно говоря, не знаю. Думаю, какое-то время будет лучше. Но что будет лично со мной, я…
Ваймс осекся. В самом конце улицы, не обращая ни малейшего внимания на повозки и толпу, маленький худенький старичок подметал тротуар.
Ваймс встал, не спуская с него глаз. Старичок заметил его и помахал рукой, но тут очередная телега, нагруженная останками баррикады, заслонила его.
Ваймс мгновенно упал на живот, вглядываясь в мешанину колес и ног. Кривоватые ноги и стоптанные сандалии монаха никуда не делись. Они были на месте даже после того, как телега проехала. И после того, как Ваймс бросился через улицу; и, скорее всего, стояли там даже тогда, когда еще одна телега чуть не переехала Ваймса… Но когда Ваймс пришел в себя после столкновения с нею, их уже не было.