Верблюдок несся по ущелью, изо всех сил вытянув свою длинную шею; могучие ноздри его извергали пламя, подобно соплам реактивного самолета.
– Ему страшно! – взвизгнула Птраси. – Животные всегда чувствуют такие штуки!
– Какие?
– Ну там, лесные пожары и прочее!
– Здесь нет ни одного деревца!
– Ну, наводнения и… и всякие такие вещи! У них как бы природный инстинкт!
«…Фи равно тысяче семистам (и делить на v). Латеральное е делить на v. Равно промежутку от семи до двенадцати…»
Звук настиг их. Он был беззвучным, словно звон колокола из одуванчиков, бьющего полночь. Однако этот звук подавлял. Он прокатился над ними – бархатно удушающий, тошнотворный, как прогнивший сервелат.
И понесся дальше.
Верблюдок перешел на шаг – непростая процедура, требующая, чтобы каждая нога строго подчинялась отдельной инструкции.
Все вздохнули с облегчением.
Верблюдок остановился. В предрассветных сумерках он заметил несколько чахлых кустиков, растущих в расселине скалы.
«…Левый угол. X равен тридцати семи. Y равен девятнадцати. Z равен сорока трем. Ням-ням…»
Мир снизошел на укрывшуюся в ущелье троицу беглецов. Царящее вокруг безмолвие нарушали только бурчанье верблюжьего желудка да отдаленный крик пустынной совы.
Птраси неловко спрыгнула на землю.
– Да, – произнесла она, обращаясь к раскинувшейся перед нею пустыне, – задница у меня теперь – сплошной синяк.
Теппик спрыгнул вслед за ней, торопливо вскарабкался на тянущуюся вдоль дороги каменную насыпь и перелез через несколько известковых плит: отсюда было хорошо видно долину.
Вот только самой долины не было.
* * *
Было еще темно, когда старший бальзамировщик Диль внезапно проснулся: все тело дергалось и зудело от предчувствия чего-то нехорошего. Выбравшись из постели, он торопливо оделся и откинул заменяющую дверь занавеску.
Ночной воздух был мягким, бархатистым. Сквозь стрекотание насекомых пробивался другой, еле слышный, но пугающий звук, похожий на шипение.
Именно он и разбудил бальзамировщика.
Дул несильный, теплый и влажный ветер. Туман курился над рекой, и…
Все пирамиды стояли погруженные во тьму.
Диль вырос в этом доме, в доме, принадлежащем семье старших бальзамировщиков уже не одну тысячу лет, и Диль видел свечение пирамид так часто, что обращал на него внимания не больше, чем на собственное дыхание. Но теперь пирамиды стояли темные и безмолвные, и безмолвие это казалось воплем, а темнота – пылала.
Но не это было самое худшее. Подняв расширенные от ужаса глаза к небесам над некрополем, Диль увидел звезды – звезды и то, к чему они лепятся.
Старший бальзамировщик пришел в ужас. Чуть позже, обдумав случившееся, он устыдился. «В конце концов, – подумал он, – меня предупреждали. Все правильно. Просто я впервые увидел все так, как оно есть.
Но стало ли мне от этого лучше? Нет.
Шлепая сандалиями, он бросился бежать по улице, пока не добрался до дома, где жили Джерн и его многочисленная семья. Он стащил упирающегося подмастерье с общей спальной циновки, вытолкал на улицу, указал на небо и прошептал:
– Ну-ка, что ты там видишь? Джерн скосил глаза вверх.
– Вижу звезды, учитель.
– А как они там держатся, парень?
– Ну это несложно, учитель, – с некоторым облегчением ответил Джерн. – Всем известно, что звезды лепятся к телу богини Непт, которая изгибается… вот черт!
– Значит, ты ее тоже видишь?
– Мамочки, – прошептал Джерн и опустился на колени.
Диль кивнул. Он был человеком верующим. Как хорошо и спокойно знать, что боги есть. И как страшно понять, что они уже здесь.
Женское тело аркой изгибалось в небе, в переливах голубоватых теней, в водянистом свете звезд.
Оно было огромным, размеры его – межпланетными. Между грудями – двумя галактиками – тенью пролегла туманность, облако светящегося газа очертило плавную линию живота, в раскаленном, пульсирующем пупке рождались новые звезды. Нет, она не держала на себе небо. Она сама была небом.
Ее большое печальное лицо над горизонтом было обращено к Дилю. И Диля медленно пронзало неотвратимое осознание: немногое способно так поколебать веру, как то, когда мы отчетливо и ясно видим предмет наших верований. Вопреки расхожей мудрости, видение не есть вера. Как раз на видении вера и заканчивается – потому что больше в ней нет нужды.
– О-о-о! – простонал Джерн.
– Прекрати! – Диль ударил его по руке. – Прекрати и пойдем со мной.
– О учитель, что же нам теперь делать?
Диль оглянулся на спящий город. У него не было ни малейшего представления о том, что теперь делать.
– Мы пойдем во дворец, – решительно произнес он. – Может быть, все это козни, козни… козни темных сил. Так или иначе солнце должно взойти.
Диль двинулся вперед. Сейчас ему очень хотелось оказаться на месте Джерна, зубы которого громко стучали от ужаса. Подмастерье вприпрыжку, на четвереньках последовал за ним.
– Я вижу тени вокруг звезд, учитель! Вон там, видите? Там, у Края света, учитель!
– Это просто туман, мальчик, – заверил его Диль, не отрываясь глядя вперед и сохраняя осанку, подобающую Привратнику Левых Врат Натронской Ложи и кавалеру нескольких наград за заслуги в области шитья по телу.
– Смотри, Джерн, – указал он. – Смотри, солнце встает!
Оба застыли, глядя вдаль.
Джерн тихонько поскуливал.
Над горизонтом медленно, очень медленно поднимался пылающий шар. Его катил перед собой громадный навозный жук.
Солнце вставало – только это было не прежнее священное светило, а просто сгусток раскаленного газа. Фиолетовая ночь пустыни поблекла в жарких лучах этого гигантского паяльника. Ящерицы попрятались по расселинам скал. Сидя в скудной тени того, что осталось от пустынных колючек, и высокомерно озирая окрестность, Верблюдок вновь принялся за жвачку, попутно извлекая квадратные корни из логарифма при основании семь.
Теппик и Птраси в конце концов пристроились в тени, падающей от невысокой скалы, и молча, мрачно разглядывали колышущееся над скалами марево.
– Не понимаю, – сказала Птраси. – Ты хорошо посмотрел?
– Это же целая страна! Ведь не может она взять и провалиться сквозь землю!
– Тогда куда она подевалась? – спросила Птраси голосом прилежной ученицы.
Теппик что-то проворчал в ответ. Жар отдавался в висках ударами молота, но юноша вновь обшаривал взглядом близлежащие скалы, словно триста квадратных миль земли могли спрятаться где-нибудь под булыжником или за кустом.