Караульные возле госпиталя остановили нас.
— Кто такие? — сурово зарычал капрал-преображенец.
— Уйди прочь, не видишь — раненого везем, — Анисимов спрыгнул с подводы и с грозным видом пошел на капрала. — Дохтура скорей зовите. Умрет солдат, я вас всех в капусту порублю.
— Но, не замай, — отстранился капрал. — Сейчас вызовем.
Он поднес к губам висевший дотоле на шее свисток, дунул. Полилась приятная мелодичная трель.
Все как-то буднично и в то же время невероятно.
Из госпиталя вышел и поспешно направился в нашу сторону врач с несколькими санитарами. Я с радостью узнал вчерашнего знакомца — доктора Кука. Он тоже вспомнил меня, деловито поздоровался, бросил короткий взгляд на раненого и приказал:
— В операционную его. Немедленно.
Санитары осторожно опустили тело на носилки. Фузилер застонал.
— Доктор, что скажете — он будет жить?
— Не могу ничего обещать, уважаемый фон Гофен. Я всего лишь врач. Все в руках Господних, — Кук пошагал за носилками, а я долго смотрел ему вслед, надеясь, что новый знакомый способен воскресить даже покойника.
Анисимов стал рядом, вытащил трубку, набил табаком, и после нескольких неудачных попыток, высек огонь и закурил.
— У него все получится, — сказал он.
— А? Что? — очнулся я, непонимающе повел глазами.
— Получится, говорю у лекаря этого. С того свету выдернет мушкетера моего. Сердцем чую. Ох, и напьюсь я сегодня.
И капитан выпустил в небо густое колечко дыма.
После такого инцидента пришлось идти на доклад к Бирону. Подполковник внимательно выслушал сбивчивые объяснения и велел изложить все на бумаге: посадил нас с капитаном в свой кабинет, дал готовальню и приказал:
— Пишите как на духу!
Капитан старательно выводил буковки, а я помогал ему правильно формулировать мысли. Как-никак высшее офисное образование! Не зря протирал штаны в конторке Сан Саныча Воскобойникова.
К чести Анисимова, всю вину он брал на себя. Мне даже было как-то неудобно, и хоть ничего такого за собой я не чувствовал, друг все равно познается в беде, а капитан относился к числу тех людей, дружбой с которыми дорожить стоит.
— Если мушкетер помрет, я вашу лавочку, господин капитан, прикрою! У меня каждый гвардеец на счету, здесь вам не полевая команда, чтобы людей в распыл пускать, — гневно объявил Бирон, прочитав докладную. — Чтоб каждый день мушкетера того навещать, и мне об том доносить всенепременно. Купите ему с жалованья кушаний, только таких, что дохтур разрешает.
— А насчет меня: вы разрешаете мне продолжать изыскания? — с надеждой произнес капитан.
Подполковник немного успокоился, и уже не пылал как жерло вулкана.
— Безусловно! Мы без меры потратили на них казенных средств, будет больно, если они пропадут впустую. Но хоть чем-то вы меня порадуете? — грустно спросил Бирон.
— Определенные успехи есть, — выступил я. — Удалось поразить мишень с расстояния в триста шагов. Если бы фузею не разорвало, испытали б и на большей дистанции.
— А почему солдата покалечило, можете объяснить?
Поскольку технический специалист из меня неважный, ответ пришлось держать Анисимову.
— У меня несколько предположений. Кажется, я перестарался с пороховым зарядом и отсыпал в патрон больше, чем стоило, — капитан вздохнул. — Может, калибр ружья попался неподходящий. Гадать долго. Буду работать над этим, чтобы впредь происшествий подобных не было.
— Вот именно, чтобы впредь ничего такого не случилось! — назидательно сказал Бирон. — Берегите подчиненных, господа. Думайте об их матерях, женах и детях. И еще раз повторяю — докладывайте мне ежедневно о здоровье раненого. Отпишите его родным.
Я вышел от Бирона озадаченным, вот тебе и «наплевательское отношение к простому солдату». Впрочем, в гвардии к нижним чинам традиционно относились не в пример лучше, чем в армейских полках, что в восемнадцатом веке, что в последующих.
Я, было, хотел поговорить с подполковником о докторе Куке, но потом решил: если англичанин поставит на ноги мушкетера, это станет лучшей рекомендацией в глазах Бирона. Будет день, будет и пища.
Сникший Анисимов звал в кабак: капитан сильно переживал недавнее событие и по старой русской привычке забирался залить горе вином. Я отказался, честно говоря, не хотелось, к тому же мне предстояло еще заскочить в редакцию газеты и передать новую порцию литературных трудов, заодно и забрать полагавшийся гонорар. О моих стяжаниях на ниве российской словесности знал только Карл, остальные сослуживцы пребывали в неведении. Я специально просил кузена не разглашать эту маленькую «военную» тайну. Не чтобы из чувства стыда, просто писательские занятия всю жизнь казались процессом интимным, посвящать в который следует как можно меньше друзей и знакомых. Почему-то так устроен человек, что скорее откроет душу человеку малознакомому, может даже впервые увиденному, вероятность встретить которого во второй раз практически равна нулю. Отсюда, кстати, и все эти разговоры «за жизнь» в поездах дальнего следования. Чем дальше лежит расстояние, тем сильнее развязывается язык.
Редактор газеты слыл существом эфемерным и трудноуловимым. Он почему-то всегда отсутствовал в кабинете и, кажется, пребывал в трех различных местах одновременно, однако ухитрялся испариться за секунду до того, как вы оказывались в этих координатах.
Наконец, кто-то надо мной сжалился и подсказал верный адрес. Я направил стопы к ближайшему питейному заведению, где за столом в полном одиночестве сидел, потягивая большую кружку пива, нужный мне господин.
— Ба, кого я вижу! Игорь Гусаров, наш, так сказать, лучший литератор, светило русской изящной словесности! — смешливо поприветствовал меня он. — Знали бы вы с каким трудом я сохраняю ваше инкогнито, особенно от прекрасных дам, всенепременно жаждущим познакомиться с современным Орфеем печатного слова.
— Неужели есть и такие? — удивился я.
— А как же. Ваш опус идет нарасхват, жаль, возможности не позволяют увеличить тираж, а то мы бы продавали тыщи две каждого выпуска. Искренне надеюсь, что вы пришли не с пустыми руками, иначе последний номер останется без долгожданного продолжения. Не поверите, даже я читаю, — признался редактор.
— Я действительно кое-что с собой прихватил, думаю, на месяц-два хватит, потом напишу еще.
— Знакомые дамы просят, чтобы вы побольше писали о любви, о томлении прекрасных сердец, запертых в клетку одиночества.
— Учту их пожелания.
— Обязательно учтите! Что за роман в коем нет высоких чувств! Лирика, лирика и еще раз лирика! Это так нравится нашим прелестницам. Я знаю, что одна молоденькая, не стесненная в средствах девица покупает мою газету по десять штук зараз и все ради того, чтобы прикоснуться к творчеству господина Гусарова.