Есть что посмотреть и на другом берегу — в Торговой стороне: красивейшие соборы, церкви, больше похожие на крепости, Антониев монастырь с собором Рождества Богородицы. Всего и не перечислишь!
Снимите шапку и поклонитесь нашим предкам, создавшим такую красоту и сумевшим оборонить от многочисленных врагов. Здесь возникает особая гордость за то, что живешь в России, и пусть в крови твоей смешалась кровь многих народов, все равно, дыша этим воздухом, ты до конца дней остаешься русским.
Бью челом тебе, господин Великий Новгород!
Чтобы добраться верхом, нам потребовалось около трех суток. Поездка проходила на удивление спокойно. Мы старались не ночевать под открытым небом и ближе к вечеру всегда останавливались на постоялых дворах или в придорожных трактирах, где нас щедро потчевали рассказами о многочисленных шайках разбойников, человек по двадцать пять — тридцать, безжалостно грабивших и обозы, и одиночных путников.
— Совсем бессовестные тати пошли! Никаких порядков не признают, солдат и тех не боятся. Надысь купца одного заголили, главарь шайки ихней за крестик серебряный потянул. Ему все кричат, что не можно так поступать, а он с себя простой крест снял и купцу взамен на шею повесил. «Таперича мы с тобой братья», — говорит. Тьфу на него! Никакой святости! Лучше уж с шавкой подзаборной сродниться, чем с таким охальником!
— Послушайте, люди добрые, что мне намедни рассказывали: дескать, ехал обоз с Ильменя, налетели люди лихие, всех до одного поубивали, а с мертвых тел уши и носы повырезали. Не иначе как то воры беглые с Сибири озорничают.
Через речки переправлялись где вброд, где на плотах, составленных из семи-восьми сосновых стволов (места едва хватало для не скольких лошадей), один раз — даже на пароме.
Почти до самого Новгорода простиралось открытое ровное пространство с редкими деревеньками и разделанными пашнями. Вдали черной полосой от горизонта до горизонта протянулись дремучие леса. Не верится, но маленьким я ходил туда за грибами, принося полные корзинки белых, груздей, подосиновиков или подберезовиков. Бабушка, сидя на лавке, сортировала «улов», безжалостно отправляя в помойное ведро грибы с малейшими дефектами, а я стоял рядом, чуть не плача от жалости, что вот так пропадают мои труды, ибо приходилось вставать в страшную рань и пешком топать приличное расстояние, прежде чем всего лишь оказаться на подступах к древнему лесу, должно быть помнившему времена былинных богатырей — Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алеши Поповича.
Но вот в отдалении показались земляные валы и крепостные стены. Я привстал в стременах, чтобы лучше разглядеть их. Казалось, сейчас распахнутся ворота, вылетит птицей княжеская дружина в остроконечных шлемах, в развевающихся на ветру плащах, с пиками наперевес. Выйдут на дорогу мудрые калики перехожие, сядет на камень сказочник-гусляр, проведет по струнам и споет нам о гордом купце по имени Садко. И хоть родился я в другом месте, корни мои тут.
— Это и есть Великий Новгород? — спросил Карл.
— Да, — кивнул я.
— Неужели это тот самый город, красотой и могуществом соперничавший со всей Европой? Я много о нем слышал. Издали он кажется по-настоящему великим.
— Боюсь, скоро тебя ждет разочарование, Карл. Новгород пришел в запустение и уже не играет былой роли. Но можешь мне поверить — это святое место.
— Ты намекаешь на все эти храмы, что стоят в отдалении?
— Не только. В Новгороде и его округе много церквей, что правда, то правда, но не это главное — здесь бьется сердце России, и ты скоро почувствуешь его стук.
— Пока что я слышу только чавканье копыт, увязающих в отвратительно мощенной дороге. Неужели у русских до нее никак не дойдут руки?
Я горько усмехнул ся:
— Поверь мне, Карл, эта дорога еще ничего. Нам крупно повезло!
— В чем, Дитрих? — удивился кузен.
— В том, что мы едем именно по этой дороге. Советую тебе проникнуться духом вечности. Пройдут столетия, а она почти не изменится. Будет такой же разбитой и страшной.
Карл посмотрел на меня с подозрением:
— Откуда ты это знаешь, Дитрих?
— Считай, что у меня внезапно открылся дар предвидения.
— Прекрасно, — фыркнул он. — Тогда воспользуйся им еще раз и предскажи, что ожидает нас на ужин.
— А что бы тебе хотелось, кузен?
— Я так проголодался, что готов съесть свое седло. — Во взгляде Карла появился блеск людоеда.
— Седла не обещаю, но еды будет вдоволь.
— Тряхнешь мошной, дорогой брат?
— Не вижу причин, которые могут заставить меня отказаться от плотного ужина.
— Твоим голосом поют небеса, — с умилительным выражением произнес Карл.
В конце тракта находилась застава с десятком разморенных жарким деньком солдат, которые при виде нас оживились и взяли фузеи с примкнутыми штыками на изготовку. Командовавший отрядом капрал резким тоном затребовал подорожные и паспорта.
— Далеко путь держите?
— Далеко, служивые, в Польшу.
— К ляхам, значит. Груз, запрещенный к провозу, имеется?
Ага, так я и сказал.
— Чего нет, того нет.
Возможно, солдаты хотели содрать с нас, как со странствующих иностранцев, взятку, но решительный вид моих спутников оказал свое действие. На этом досмотр и окончился.
— Проезжай! — махнул рукой дородный, будто баба на сносях, капрал.
Мы въехали в Новгород. Он действительно переживал не лучшие времена. Не так давно бушевал пожар, оставивший после себя много следов. Запустение... страшное, но верное слово. Большие пространства, заросшие крапивой и бурьяном, развалившиеся строения — амбары, склады, жилые постройки. Дома преимущественно деревянные, есть в два этажа, но таких — раз-два и обчелся. Мутные стекла или слюдяные вставки. Из каменных строений все больше церкви да монастыри. На улицах много священников и монахов, возникает такое чувство, будто они и составляют основную часть жителей. Люди одеты бедно, ничем не напоминая петербургских модников. Время будто застыло здесь и замедлило бег навсегда.
У монастырских ворот толпились нищие и больные. Каких только калек там не было: и слепые, и немые, без рук или ног, юродивые. И много, очень много — не одна сотня. Словно со всей Руси собрались униженные и оскорбленные. Они запрудили дорогу, движение наше замедлилось. Многие хватали нас за одежду, пытались дотянуться до мешков с поклажей. Старик с землистым лицом, с волочащимися по земле ногами, полз возле моего коня, что-то мычал, постоянно крестился. Я боялся, что он попадет под копыта.
— Только не вздумайте подавать им милостыню, — почти прокричал Чижиков. — Сорвут с коней и затопчут.
Он положил карабин поперек седла. Толпа вокруг нас отхлынула, будто волна от берега.
— Быстрее, — приказал я.