Степаныч покряхтел, подтянул военного покроя штаны, присел на корточки возле незнакомца, покрутил недовольно носом, учуяв тяжелый запах. Потрогал аккуратно затылок чужака, глянул на свою окровавленную ладонь, вздохнул и сказал:
– Дайте воды.
Кто-то принес в помятом дюралевом ковшике воды.
Староста в несколько приемов выплеснул содержимое ковша на лицо незнакомца. Подождал. Убедившись, что тот начал смотреть осмысленно, спросил:
– Кто ты, мил человек?
Андрей выплыл из черноты, чувствуя саднящую боль в затылке. Лицо опять окатило холодом и сыростью. Он открыл глаза, постепенно обретая способность видеть отчетливее.
Над ним навис седой незнакомец, спросивший:
– Кто ты, мил человек?
Голова просто раскалывалась. Липатов не мог вспомнить не только свое имя, но и вообще хоть что-нибудь.
– Ладно, отнесите его в мою баню, пусть помоется, – произнес незнакомец, тяжело поднимаясь. – Под себя сегодня топил, ну да ничего. Ошпарю потом кипятком. Одежду Настасье отдайте. Где она? Ага, вижу. Настасья, пропарь ее как следует, мало ли, какая живность там. Постирай потом. Ну, ты сама знаешь.
– Хорошо, – кивнула в ответ женщина лет сорока, невысокая, с потухшими глазами, как будто очень уставшая.
Баня с парилкой принесли огромное облегчение телу. Даже голова теперь болела не так сильно. Вот только Андрей никак не мог вспомнить хоть что-то о себе. Возникло какое-то подавленное состояние, безразличие ко всему, сквозь которое нет-нет да и продирался страх: а вдруг ничего не вспомнится? Как тогда жить дальше?
Скрипнула невысокая дверь, ведущая в предбанник. Заглянул тот самый седой незнакомец и спросил:
– Ну что, мил человек, помылся-попарился?
Андрей неуверенно кивнул, вспоминая, с каким наслаждением хлестал себя березовым веником, мылился остро пахнущим душистым мылом, стараясь не задевать саднящий затылок, лил на себя из темного жестяного тазика горячую воду. Хотелось повторить, но неизвестно, как отреагирует седой.
– Вот и ладушки, – удовлетворенно промолвил. – Давай выходи. Кваском тебя угощу.
Наскоро вытеревшись выданным полотенцем, Липатов вышел в предбанник, где было значительно прохладнее. Там ему стало совсем хорошо.
– С легким паром! Присаживайся, пей, – предложил хозяин, кивнув на большую кружку, наполненную темной жидкостью. – Самолично делаю.
Такого напитка Андрей, наверное, не пил никогда в жизни. Впрочем, он не помнил, доводилось ли ему когда-либо вообще пить квас.
– Спасибо, – поблагодарил он, ставя пустую кружку на стол.
– На здоровье, мил человек. На здоровье, – улыбнулся хозяин, однако цепкий взгляд выцветших с возрастом синих глаз вовсе не был таким располагающим, как улыбка. – Ну, теперь поговорим-покалякаем.
Интонация у старика была своеобразная. Говорил он слегка покровительственным тоном. При этом невольно создавалось ощущение, будто седой знает все, но намеренно не договаривает, как бы давая собеседнику шанс самому во всем сознаться.
– Кто ты, откуда, как сюда попал?
Взгляд старика, казалось, проникал в самые потаенные закоулки души.
– Я не знаю… Вернее, не помню, – виновато улыбнулся Андрей. – Я даже имени своего вспомнить не могу… Правда. Поверьте мне.
Старик ухватил зубами кончик седого уса, покусал задумчиво, продолжая сверлить собеседника взглядом потускневших глаз, помолчал. Наконец, когда пауза начала томительно затягиваться, сказал:
– Я думал, ты мне сейчас начнешь петь о том, что ты асмоловский, а никакой не дезертир. А ты: «Не помню, не знаю». Интере-есно… Я все понимаю: приложил Митяй тебя крепко, но вот так, чтобы все забыть… Мало верится. Скажи уже прямо: ты ведь из дезертиров, верно? Давно прячешься? На чьей стороне был? Повоевал хоть, нет? Или сразу убег, в самом начале войны?
– Как вас зовут? – спросил Липатов.
– Зови Степанычем.
– Степаныч, я правда ничего не помню, как отрубило, – со всей силой убеждения, на какую был способен, сказал Андрей. – Мне самому от этого жутковато становится. Вот вы говорите, что я должен сознаться в дезертирстве. Но как я сознаюсь или не сознаюсь, если не помню?!
– Лично я не сомневаюсь в том, что ты дезертир. Вот, считай. – Старик выставил крепкую ладонь правой руки с растопыренными короткими пальцами-сардельками. – Вид у тебя соответствующий. Раз. – Указательным пальцем левой руки он загнул мизинец на правой. – По болоту шел. Значит, след пытался оборвать, убегал от кого-то. Это два. – Безымянный палец последовал за мизинцем. – Пару автоматов у тебя нашли, одежду на спине простреленную с нестарыми следами крови на ней. Три. – Средний палец согнулся следом за двумя первыми. – Можно и еще насчитать, но и этого достаточно. Вот так-то, мил человек. Так что сам понимаешь – отпираться бесполезно. И главное, я не верю, что ты ничего не помнишь. Сколько бы ты ни хитрил с потерей памяти.
– Зачем же вы тогда мне помогаете? Сдайте властям, пусть они разбираются, кто я, откуда и что натворил.
– Власть здесь одна – я, – усмехнулся старик.
– Что же мне делать теперь? – спросил Андрей. – И где я нахожусь?
У него сложилось двоякое впечатление от собеседника. С одной стороны, нормальный такой дед. А с другой – властный, жесткий человек, способный поломать чужую судьбу и жизнь без малейших душевных терзаний.
– Находишься ты в деревне. Тут и побудешь пока, а там посмотрим.
В душе Липатова ворохнулось нехорошее предчувствие. Не понравился ему ответ старика.
«В деревне он, видите ли, находится. Посмотрит он потом. Ага».
Внутренний голос, пока не очень уверенно, но упрямо говорил: «Здесь опасно, добром это не кончится».
Андрей даже не предполагал, насколько близки его предчувствия к правде. Старик почти сразу для себя определил судьбу дезертира, – а в том, что это дезертир, он не сомневался ни секунды, – продать его Асмолову. Не воспользоваться такой возможностью просто грех. Взамен Роман Георгиевич отсыплет соли, муки, крупы гречневой. Много за одного не даст, но общине и это сгодится. Что делать с дезертиром, Асмолов уже сам решит. Искать такого никто никогда не станет. А если он еще и впрямь память потерял, тогда ему можно такого наплести! А потом использовать по своему усмотрению – хоть смертником.
Вариант с передачей неизвестного Маге Степанычем не рассматривался. Он искренне ненавидел этого «басурманина», от чьих притязаний деревню спасало лишь непроходимое, вернее, считавшееся таким среди бандитов болото. Асмолов, хоть и тоже не шибко славянских кровей, был предпочтительней. С ним Степаныч мог иметь дело.
Прошли сутки.