Связанных штрафников подняли на ноги.
Офицер сверлил их покрасневшими от боли глазами.
– Шлепнуть бы вас, да и вся недолга. Хули с такими разбираться. Че молчите, может, скажете что-нибудь в свое оправдание? Ваши-то, почитай, все легли при контратаке опóзеров. А вы, вот они, голубчики,… вашу мать!
– Слышь, капитан! – подал голос Гусев. – Ты, прежде чем такое говорить, разобрался бы, что к чему.
– У меня разбор с такими, как вы, короткий. К стенке, и все дела! – ответил офицер неприязненно. – Так что скажи спасибо, что жив еще. Увести.
Для конвоя обоих штрафников выделили одного солдата – чуть сгорбленного сухопарого мужика лет сорока пяти. По виду мужик был деревенский. Всю жизнь на земле. Ему бы и жить по-человечески. Ан нет, война не дала.
Конвойный подвел задержанных к БТРу.
– Мужики, куда едете? – спросил он у экипажа, как раз забиравшегося в машину.
– Че тебе еще рассказать, дядя? – хмуро спросил один.
– Мне уклонистов надо в особый отдел батальона доставить. Не подбросите?
– Садись на броню, подвезем, а там пешочком недалеко останется.
Когда парни со связанными за спиной руками при помощи конвойного разместились на броне, БТР тронулся.
На их пути лежали развалины зданий, трупы своих и врагов, сгоревшая бронетехника тоже вперемешку – и своя, и вражеская.
Давно привычная картина хаоса.
Значительно прибавилось народу. Солдаты возбуждены недавним боем, ушедшим вперед, откуда доносится отдаленная злая перестрелка и грохот, не заглушаемый общей канонадой, висящей над разрушенным городом.
Звучат команды; все перемещаются почти бегом. В одном из относительно целых зданий на первом этаже с разбитой большой витриной супермаркета организован временный пункт приема раненых. Их очень много. Очень. Окровавленные бинты, скрученные болью тела, стоны, крики, вопли, суетящиеся медработники. А раненых все подвозят и подносят…
Чуть в сторонке рядами лежат умершие уже здесь, в этом временном медпункте. Их тоже много. А сколько еще убитых по улицам, где прошел ураган боя сначала в одном направлении, затем в обратном. Повсюду тела убитых. Их пока никто не убирает, не занимается опознанием. Видимо, похоронная команда где-то на другом участке занята своей скорбной работой, о которой не принято говорить и писать во фронтовых листках.
Все прекрасно знают, что бóльшая часть погибших останется неопознанной. Их похоронят в многочисленных воронках, закидают Кое-как землей, обломками асфальта, бетона. Потом эта куча осядет, получится углубление или даже яма, из которой начнет вонять невыносимо…
БТР остановился, из люка выглянул боец.
– Все, приехали, дальше ножками.
Парни и конвоир слезли с машины.
– Слышь, военный, – обратился Гусев к конвоиру, осмотревшись. – Ты бы отвел нас в штаб третьего штрафного батальона, а?
– Молчать! – прикрикнул солдат.
– Да ты пойми, не прятались мы. Получилось так. Мы ж не дезертиры, – продолжал Лютый.
– Молчать, я сказал!
– Да послушай ты! Если я штрафник, так что, не человек уже? Если я буду молчать, ты ж меня отведешь куда сказано, а там разговор короткий.
– С такими так и надо. Зря командир приказал вас отвести. Тут он что-то раздобрился, видать, Из-за ранения не хотел с вами возиться. А то бы шлепнули вас прямо там, и все.
– Слушай, солдат, – гнул свое Павел, – штаб нашего батальона и даже штаб полка в одном здании расположены, тут близко, я покажу, если ты не знаешь.
– Или ты заткнешься, или я тебя грохну. Скажу, бежать хотел.
Павел заскрипел от злости зубами.
– Дай хоть закурить, – подал голос Студент.
– Буду я еще на вас свои сигареты тратить.
– Мои возьми, в куртке в левом кармане, – сказал Леха.
– Ладно, стойте, – ответил конвойный.
Он достал пачку из кармана Чечелева, подкурил сразу три сигареты. По одной сунул в губы штрафникам, одну оставил себе, сделал глубокую затяжку. Пачку положил в свой карман.
– Э! Верни. Не твое, – жестко потребовал Леха, удерживая в уголке рта сигарету, исходящую сизым дымком.
– Тебе они уже не понадобятся, – усмехнулся мужик. – А перед расстрелом покурить дадут, не переживай.
– Откуда вы только беретесь такие! – зло выдохнул Студент.
– Откуда и все, – парировал спокойно конвойный. – Только одни людьми остаются, а другие становятся трусами, дезертирами и даже предателями.
– Эк у тебя все просто, – хмыкнул Павел, удерживая сигарету тем же макаром, что и Чечелев.
– Может, просто, может, сложно, – покладисто согласился мужик. – Живу, как умею, воюю не хуже других. За чужими спинами не прячусь. Даст бог, выживу. Нет… – конвойный вздохнул, – значит, помирать буду. Покурили? Все. Шагом марш.
Более чем через час неспешной ходьбы – парни особо-то и не спешили, знали, что их ждет, – добрались до здания, где расположился особый отдел того самого батальона, куда обращался раненый капитан. Пока добирались, группу трижды останавливали, проверяли документы у конвойного, спрашивали, куда он ведет задержанных, кто они такие. После чего отпускали.
И Гусев, и Чечелев очень надеялись встретить кого-нибудь из своих. Но все их чаяния остались тщетны.
Последний раз группу остановили уже у самого здания. После стандартной проверки появился офицер в звании лейтенанта с опознавательными эмблемами внутренних войск. Совсем молодой парень, не больше двадцати трех лет. Он записал в свой потрепанный распухший блокнот данные конвойного, штрафников, выдал сопровождающему расписку и отпустил солдата.
После этой короткой процедуры лейтенант сопроводил парней в подвальное помещение здания. В подвале их встретил прапорщик – невысокий коренастый мужик лет тридцати пяти. Здесь, внизу, ничего не пострадало от бесконечных обстрелов. Помещение уже давным-давно было приспособлено как раз для содержания задержанных, их допросов и прочего, неразрывно связанного со следствием и дознанием.
Когда парней подвели к дверям камеры, с противоположной стороны коридора к ней подошел еще один лейтенант, примерно того же возраста, что и первый, и тоже перепоясанный портупеей с кобурой. Его сопровождали вооруженные карабинами двое солдат внутренних войск.
Подошедший лейтенант прошуршал бумагами, извлеченными из картонного скоросшивателя.
– Прапорщик, открывайте, – распорядился офицер. – Забираю Никитина и Семаго. Вот здесь распишитесь.
Лейтенант поднес раскрытый скоросшиватель с бумагами к прапорщику.
Тот, почти не глядя, поставил роспись, закрыл прозрачную авторучку синим колпачком, убрал в нагрудный карман. Привычная процедура. Он уже не в первый раз подписывал такие бумаги. Звякнул небольшой связкой ключей на металлическом кольце. Вставил ключ в висящий на двери камеры замок, открыл его, с лязгом вытащил из проушин, с еще бóльшим лязгом поднял специальный дверной запор, потянул тяжелую дверь на себя.