– Какие слова? Говорите, Огольцов.
Капитан-поручик нашел в себе силы усмехнуться:
– Идиота, который научил солдат петь «У солдата выходной…», разыскать было нетрудно.
Я побледнел. Действительно, в горячке событий совсем забыл, что подставился со строевыми песнями, перенесенными из двадцать первого века. Правда, тогда мне было неизвестно, что, кроме меня, тут орудует еще один гость из будущего. И, кажется, он дал о себе знать. Похоже, мой противник настроен очень решительно. Не постеснялся устранить меня руками убийц. Что же, долой все сомнения. Я имею дело со смертельным врагом, ни о каком мире не может быть и речи.
– Как его зовут, Огольцов, скажите, и я постараюсь сохранить вам жизнь, – начал говорить я, но тут заметил, что собеседников у меня, не считая Кирюхи, больше нет. Огольцов преставился, как и двое его людей.
– Туда ему и дорога, – сказал денщик, снимая шапку.
Я последовал его примеру.
Что ж, на Руси издавна принято так встречать известие о смерти, пускай умерший и был настоящим мерзавцем.
Теперь, когда я понял, что мой конкурент в средствах неразборчив и готов пойти на любые меры, вплоть до физического устранения, пришло время сделать кое-какие выводы. Он и неуловимый Балагур, орудовавший явно на благо окружения Елизаветы Петровны (чего стоит хотя бы отстрел нескольких филеров из безвестного караула, приставленного к цесаревне, причем офицерского звания, да недавнее покушение на Миниха-младшего), вполне могут работать в связке или вообще оказаться одним лицом. И каким-то образом на них надо выйти. Вспомнилась разбойница Маша, та самая оборвавшаяся ниточка. Эх, разыскать бы ее. Правда, самому заниматься поисками некогда, на носу война, выступление в поход. Кому бы доверить?
Задача решилась просто. Карл умудрился перед самым походом серьезно простудиться и в сводный батальон не попал. Кузен лежал в кровати, пил настои и морсы Акулины и чуть не плакал от отчаяния. Ему так хотелось повоевать, а тут…
– Не переживай, братец. Ты, главное, здоровье поправь. Сражений и подвигов на твой век еще хватит, – успокоил его я.
Уж кому, как не мне, знать о далеко идущих военных планах правительства. Так что кузен еще успеет помахать шашкой.
– Но не думай, что будешь сидеть без дела. Будет у меня тебе одно порученьице. – И я, склонившись к уху больного, попросил его сразу после выздоровления заняться поисками Марии.
Предварительно мне удалось заручиться поддержкой Бирона и выбить для Карла командировку.
Кузен с удовольствием согласился.
Михайлов и Чижиков оказались в числе пяти гренадер, выделенных в батальон из третьей роты. Назначение они восприняли спокойно: ни огорчились, ни обрадовались.
Я предупредил, что вряд ли смогу с ними часто видеться, но, если понадобится помощь, пусть обращаются, не стесняясь. В конце концов, вместе съели не один пуд соли.
– Благодарствуем за предложение, господин адъютант, – с нарочитой учтивостью ответил Чижиков. – Мы калачи тертые, как-нибудь управимся.
– Хорошо, смотрите сами, – пожал плечами я. – Но если что… по старой памяти можете на меня рассчитывать.
– Да и вы, в случае чего, за нас вспоминайте, – усмехнулся гренадер.
Вечер закончился скромными посиделками в трактире. Я пил за одним столом с солдатами, с которыми прошел и огонь и воду. Медные трубы большей частью выпали на мою долю.
В судьбе гренадер крутых перемен не случилось. Им предложили повышение до капрала, но Чижиков с Михайловым отказались, лишь Карл принял новый чин. Я рассчитывал постепенно вывести его в офицеры. Котелок у парня варит, да и прочими качествами не обделен. Мне нужно сплотить вокруг себя команду из верных и умных людей, и кузен один из главных кандидатов.
Потом снова начались дела, долгая и тщательная подготовка к походу. Предстояло учесть тысячи мелочей, жаль, опыта мне не хватало. Приходилось соизмерять желания и возможности.
Прибыла большая партия ружей, заказанных в Саксонии. Подполковник Бирон, считавший, что фузеи, изготовленные в Туле и Сестрорецке, уступают саксонским, радовался этому событию, как ребенок. Произведя проверку и выпустив кучу пуль, в том числе и конструкции Анисимова, мы пришли к выводу, что разница если и есть, то несущественная.
Куроедов доставил первую партию полевых кухонь. Они получились тяжелыми, и перевозить каждую приходилось посредством пары лошадей. Миних сказал, что по прибытии на Украину в кухни впряжем более выносливых волов.
От каждого капральства выбрали по повару, их быстро обучили нехитрым способам готовки в походных условиях. На очередном совещании Военной коллегии я посоветовал ввести обязательные офицерские пробы приготовленной еды. Миних, подумав, согласился и подписал указ, по которому обер-офицерам вменялось следить за качеством и вкусом солдатской пищи.
Я отвел Куроедова в сторонку и сказал:
– Вот что, Фома Иваныч, скоро я ухожу на войну, а там, как понимаешь, всякое случиться может.
Куроедов побледнел, стал хватать ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Того и гляди, удар хватит.
– Да ты не волнуйся, – заверил я. – Обещание я помню и, раз дал слово, обязательно сдержу. Я напишу завещание. Ежели случится со мной какая-нибудь напасть, будет тебе вольная, но опять же по выполнении кое-каких условий. Так что помни, Фома Иваныч, у меня все будет без обмана, но и ты уговор соблюдай.
Куроедов просиял, аки начищенный медяк, перекрестился:
– Вот вам хрест. Все исполню.
– Вот и здорово. За кухни тебе отдельное и большое спасибо. Постарался на славу. Надеюсь, не без выгоды.
– Само собой, – гордо кивнул Куроедов. – Но я по-божески, я ж понимаю. Не токмо для себя же стараюсь, и за Рассею-матушку тоже. Вот и выходит, что мне хорошо, а казне того лучше. Никто не в обиде.
– Молодец, Фома Иваныч. Правильный из тебя олигарх растет, – хлопнул я его по плечу.
– Хто-хто, простите? – захлопал ртом Куроедов, но я лишь засмеялся в ответ и отпустил его в деревню.
С одеждой для гвардейских частей проблем не возникло, однако всем было прекрасно известно, что в действующей армии с обмундированием неважно, даже с формой старого образца. Часть солдат вместо темно-зеленых мундиров носила белые парусиновые сюртуки с красным воротником и обшлагами. Не от хорошей жизни, понятно. И вряд ли удастся переодеть всю армию раньше чем через несколько лет. Назвать точные сроки затруднялся даже президент Военной коллегии Миних.
Гвардейский мундир стоил дороже армейского за счет более качественного сукна и покроя. Офицеры в обычное время носили аксельбанты, во время парадов и смотров надевали трехцветные шарфы и белые перчатки с крагами. Пришлось внвсти еще ряд декоративных элементов, призванных подчеркнуть разницу между элитными и рядовыми частями. Гвардейцы на воротники курток и шинелей пришили петлицы: измайловцы – зеленые, семеновцы – синие, а преображенцы – красные. У полка Конной гвардии на петлицах крепилась стилизованная металлическая подкова.