Недобрых ноток в голосе Марии Егоровны Алексей Иванович не прочувствовал, а тем не менее они прозвучали явственно. Все, кроме него, их уловили.
— Не будем, некогда, — вздохнул он и попытался оправдаться: — Работы много, тороплюсь.
В Мышкине расчетом выхода порций заниматься не было нужды, потому что сколько еды было, столько ее и выдавалось. Город маленький, шила в мешке не утаишь, да и традиция существовала оказывать больничной кухне «гуманитарную помощь» продуктами. Сам Алексей Иванович то яблок со своих яблонь приносил, то огурчиков, то петрушки свежей, с грядки, в суп покрошить. Все пятеро сотрудниц маленького больничного пищеблока уходили с работы так же, как и приходили, никто никакой провизии домой не тащил.
Насчет Москвы у доктора Боткина были сомнения. Не в смысле недовкладывания продуктов, а в смысле местных традиций, принятых правил. Вдруг отказ от определения выхода порций будет расценен как халатное пренебрежение своими обязанностями? Халатность в первое же дежурство способна навсегда испортить впечатление о новом сотруднике у начальства и коллег. Но «Скорые» приезжали буквально одна за другой, а «завал» в приемном покое грозил подпортить репутацию доктора Боткина сильнее всего. Поэтому Алексей Иванович выбрал из двух зол то, что поменьше.
Все блюда получили оценку «отлично». Похвалив на прощанье санитарное состояние пищеблока и не приврав нисколько, потому что чистота во владениях Марии Егоровны была не близкой к идеальной, а просто идеальной, ответственный дежурный врач ушел, точнее — убежал к себе в приемное отделение.
После его ухода Мария Егоровна шикнула на буфетчиц, уже нетерпеливо просовывавших головы в дверь, обвела потяжелевшим взглядом подчиненных, неодобрительно, а может, и недоумевающе покачала головой и сказала:
— Послал же Господь чудика!
После вздоха, исполненного в лучших традициях Малого театра, имела место столь же академическая пауза, а затем прозвучал вердикт:
— Чует мое сердце — намучаемся мы с ним!
На столе остывал борщ, предназначавшийся доктору Боткину…
Часам к пятнадцати «распогодилось» — поток пациентов иссяк. Предупредив дежурную медсестру Алину, Боткин ушел в свою комнату, которую конспиративно называл «кабинетом». Заварил чай из пакетика, бросил в чашку листочек привезенной с собой домашней мяты, залил кипятком быстро готовящуюся лапшу якобы с грибами, открыл пачку крекеров. Только успел сесть за стол, как в «кабинет» заглянула старшая медсестра Надежда Тимофеевна. Заглянула просто так, без всякой рабочей надобности, просто поинтересоваться впечатлениями о начале первого дежурства. Увидев скромную боткинскую трапезу, Надежда Тимофеевна удивилась:
— Что-то вы быстро проголодались, Алексей Иванович!
— Ну, если учесть, что завтракал я в половине восьмого, то уже вроде как пора подкрепиться, — ответил Боткин. — Печеньица соленого не желаете?
К царапающему ухо слову «крекер» он еще не успел привыкнуть.
— Нет-нет, спасибо! — отказалась Надежда Тимофеевна. — Кушайте, не буду мешать. Приятного аппетита!
Из своего кабинета она по внутренней линии позвонила на пищеблок, попросила к трубке Марию Егоровну и без предисловия высказала ей свое порицание:
— Ну ты, Егоровна, даешь! Что, трудно было накормить нового доктора?! Зашла к нему сейчас, а он, бедняга, лапшу пластмассовую ест! Тебе что, старая жопа, лишней тарелки борща для хорошего человека жалко?! Совсем с ума сошла от жадности! Он же…
То, что Алексей Иванович Боткин — хороший человек, Надежда Тимофеевна поняла еще при знакомстве, а только что окончательно убедилась в этом. Попробовали бы на пищеблоке не накормить обедом доктора Колбина, тот бы их всех головами в котлы бы макнул. А этот не сказал ни слова, сидит, лапшу свою ест… У Надежды Тимофеевны от умиления и сострадания аж слезы на глаза навернулись. «Вот бы моей Галке попался бы такой покладистый муж», — помечтала она, досадуя на имевшегося в наличии зятя, которому вся родня, да и сама Галка тоже боялись слово поперек сказать.
— Я старая, а ты молодая — что с того? — флегматично ответила Мария Егоровна, бывшая шестью годами старше Надежды Тимофеевны. — Можно подумать — велика разница! А попрекать ты меня не попрекай, потому что у меня весь пищеблок в свидетелях. Я вашего Чудика встретила честь по чести, разве что только стакан не поднесла, а он на борщ ноль внимания, мне — фунт презрения. «Давайте, говорит, ложки, буду пробу снимать!» Ну, думаю, всяко бывает — решил человек выпендриться, а он пробу снял, расписался и ушел. Если бы время позволяло, то еще бы и кастрюли взвесил. Сам сказал.
— Да ты что, Егоровна! — ахнула Надежда Тимофеевна. — В натуре?
— В комендатуре! — как и положено, ответила Мария Егоровна. — Я теперь его дежурства красным цветом отмечать буду, чтобы, не дай бог, недовеса у меня не оказалось. Сама понимаешь, Тимофеевна, наше пенсионерское дело такое — по-крупному подставиться только один раз можно. Почти как саперам.
— Это да, — согласилась Надежда Тимофеевна, перешагнувшая порог пенсионного возраста в прошлом году и до сих пор еще не до конца свыкнувшаяся с этим фактом. — Нас уволить нетрудно.
— И больше уже никуда мы не устроимся! — жестко, даже жестоко, сказала Мария Егоровна. — Давай, Тимофеевна, гляди в оба, а то как бы ваш Чудик не начудил так… Ну, сама понимаешь.
— Да он оробел, наверное. Первое дежурство, да еще в Москве после провинции. А поступление знаешь сегодня какое? Я с ним поговорю.
— Твое дело, — не стала спорить Мария Егоровна. — Хочешь — разговаривай. А я для себя уже все выводы сделала. Чудик он, пыльным мешком по голове шандарахнутый. Это — клиника, Тимофеевна, клиническая клиника. Вот когда я в ресторане «Восток» девчонкой посуду мыла, у нас шеф-повар такой же работал. Недолго — месяца три, очень правильный был мужчина, все пытался по инструкциям да по нормам делать. Директор от него еле избавился, слухи ходили, что пришлось тюрьмой пригрозить. Ресторан у нас был не из самых, но дела там делались крупные…
— Извини, Егоровна, меня заведующая зовет, — поспешно сказала Надежда Тимофеевна и, не дожидаясь ответа, положила трубку на место.
Водилась за Марией Егоровной такая привычка, как любовь к воспоминаниям. Заведется — не остановишь, придется слушать да поддакивать.
Телефон тут же зазвонил. Надежда Тимофеевна сняла трубку.
— Я забыла тебе напомнить, что у нас есть столовая для сотрудников, — ехидно сказала Мария Егоровна и отключилась, оставив последнее слово за собой.
Столовая для сотрудников в больнице действительно имелась, в подвале административного корпуса. Кормила сотрудников кейтеринговая компания, на деле принадлежавшая главному врачу, но деликатно оформленная на имя его племянника, свободного художника-постмодерниста. Мнимый владелец имел за прокат своего имени триста долларов в месяц, каковые являлись стержнем его материального благополучия, а реальный владелец имел спокойствие.