По мере того как они продвигались вперед, красивые формы фрегата вырисовывались перед ними во всех подробностях и видно стало их удивительное совершенство. Сказать по правде, граф д'Оре был не знаток красоты, облеченной в такую форму, но и он не мог не любоваться изящными линиями корабля, прочностью мачт, тонкостью канатов и веревок, которые на фоне неба, озаренного последними лучами заходящего солнца, казались гибкими и шелковистыми нитями, словно сотканными каким-то гигантским пауком.
На фрегате царствовало прежнее безмолвие, и никто на нем, по беспечности или из надменности, по-видимому, не обращал внимания на приближающуюся шлюпку. Один раз графу показалось было, что из бота, подле заткнутого жерла пушки, высунулась подзорная труба, обращенная в их сторону, но в это время корабль, повинуясь дыханию океана, повернулся к ним носом и внимание графа привлекла фигура, украшающая обыкновенно носовую часть корабля и в честь которой его называют: то была дочь Америки, открытой Христофором Колумбом и завоеванной Фердинандом Кортесом, индианка, с разноцветными перьями на голове, с обнаженной грудью и коралловым ожерельем на шее. Остальная часть этой полусирены-полузмеи извивалась прихотливыми арабесками по всему носу фрегата.
По мере приближения к судну графу показалось, что индианка устремляет на него глаза: несомненно, что вырезана она была из дубового пня не ремесленником, а большим художником. Моряк, со своей стороны, с удовольствием наблюдал, как внимание сухопутного офицера все более сосредоточивается на корабле. Наконец, заметив, что граф совершенно поглощен созерцанием фигуры, о которой мы сейчас говорили, он решил прервать молчание.
— Ну, что, дорогой граф, — сказал он, скрывая под притворной веселостью нетерпение, с которым ожидал ответа, — не правда ли, мастерское произведение?
— Да, по сравнению с подобными украшениями, которые мне хоть и редко, но случалось видеть, это точно мастерское произведение.
— Говорят, — продолжал лейтенант, — что это последнее произведение Гильома Кусту, который умер, не доделав его. Оно закончено учеником его, Дюпре, очень талантливым скульптором, который умирает с голоду и из-за отсутствия мрамора режет из дерева и обтесывает корабельные снасти, вместо того чтобы делать статуи. Посмотрите, — сказал моряк, повернув руль так, что шлюпка, вместо того чтобы подойти прямо к кораблю, прошла под бушпритом, — у нее на шее ожерелье из настоящих кораллов, а в ушах серьги из настоящего жемчуга. Вместо глаз у нее алмазы, из которых каждый стоит гиней сто, так что капитан, который возьмет этот фрегат, кроме чести, приобретет еще прекрасный подарок для своей невесты.
— Лейтенант, а не глупо ли украшать свой корабль, словно женщину, — спросил Эммануил, — и тратить большие деньги на вещи, которые могут погибнуть в первом сражении или при первой буре?
— Что делать! — ответил грустно моряк. — У нас, бродяг, нет другой семьи, кроме судовой команды, другой родины кроме океана, другого зрелища, кроме бури, другого развлечения, кроме сражения, а хочется ведь и нам к чему-нибудь привязаться. Любимой женщины у нас не может быть: кто будет любить моряка, который сегодня здесь, завтра Бог знает где! Вот мы и принуждены довольствоваться привязанностью к тому, что встретим в странствиях: один вспоминает какой-нибудь свеженький тенистый островок, и всякий раз, когда этот островок возникает из моря, как корзинка цветов, сердце его радуется; у другого есть между звездами любимая звезда, и в прекрасные длинные ночи на Атлантике, всякий раз, когда он идет под экватором, ему кажется, будто эта звездочка к нему приближается и радостно и приветливо ему одному светит. А чаще всего моряки любят свой фрегат… Так обычные люди любят сына или дочь: переживают, когда ветер изломает ему снасть или бушприт, а когда корабль поражен в сердце и должен погибнуть, моряк подает вам, жителям суши, пример верности: вместе с ним идет на дно моря. Капитан Поль принадлежит к этим чудакам; он отдал своему фрегату убранства, которые могли бы служить прекрасным свадебным подарком… Ага! Кажется, они зашевелились!
— Эй, вы, на шлюпке, что вам надо?
— Мы хотим попасть на корабль, — прокричал Эммануил. — Бросьте нам веревку или что-нибудь, за что можно уцепиться!
— Причальте к правому борту, там трап.
Через несколько секунд шлюпка была уже у трапа, ведущего на палубу. Вахтенный лейтенант встретил нежданных гостей очень вежливо, что свидетельствовало о воспитанности офицеров этого корабля.
— Господин лейтенант, — сказал моряк, обращаясь к вахтенному офицеру, — знакомьтесь, приятель мой, граф. Кстати, я забыл спросить, как вас зовут…
— Граф Эммануил д'Оре.
— Приятель мой, граф Эммануил д'Оре, желает поговорить с капитаном Полем. Здесь он?
— Здесь, сейчас приехал, — ответил вахтенный офицер.
— Дорогой граф, простите, но я вынужден покинуть вас, чтобы сообщить ему о вашем прибытии. Господин лейтенант, вероятно, согласится показать вам тем временем фрегат. Это зрелище очень любопытное для сухопутного офицера, тем более что вы вряд ли найдете еще хоть один корабль в таком порядке, как этот. Теперь, кажется, время ужина?
— Да, наши люди ужинают.
— Тем лучше.
— Но… — лейтенант с некоторой нерешительностью поглядел на спутника графа, — я на вахте!
— Пустяки! Кто-нибудь из ваших товарищей охотно займет на несколько минут ваше место. Я постараюсь, чтобы капитан не заставил графа слишком долго ждать. До свидания, граф. Я отрекомендую вас так, что капитан хорошо вас примет.
Моряк быстро повернулся и стал спускаться вниз по трапу, а лейтенант повел графа в батарею, где матросы в то время ужинали.
Графу впервые довелось увидеть подобное зрелище, и, как ему ни хотелось поскорее переговорить с капитаном, однако же корабль полностью завладел его вниманием.
Между двумя пушками, в пространстве, оставленном для маневрирования, не стояли, а висели на веревках стол и лавки. На каждой лавке сидело по четыре матроса, и все они дружно ели говядину. На столах стояло по четыре бутылки вина, то есть по полбутылки на человека, хлеб лежал горкой и выдавался, видимо, не по рациону, а кому сколько понадобится. Глубочайшее молчание царствовало на этой трапезе, — в которой занято было не меньше двухсот человек.
Между тем, хотя матросы разевали рты только для того, чтобы есть, Эммануил с удивлением отметил, что все они дети разных народов и это очень заметно по их физиономиям. Чичероне его, заметив удивление графа, тотчас ответил на немой вопрос.
— Да, да, — сказал он с легким американским акцентом, на который граф уже обратил внимание и который доказывал, что и сам лейтенант родился по ту сторону Атлантического океана. — Да, у нас здесь полная коллекция образчиков всех народов, и если бы вдруг добрый потоп смел с лица земли детей Ноя, как прежде детей Адама, в нашем ковчеге нашлись бы семена всякой нации.
Посмотрите: вот эти три молодца, которые выменивают у соседей пучок лука на кусок ростбифа, родом из Галисии, мы взяли их на мысе Ортегал. Они не станут драться, пока не помолятся святому Иакову Кампостельскому, но зато уж как помолятся, так не отступят ни на шаг, пока их не изрубят в куски! Другие двое, которые лощат стол рукавами, добрые голландцы; они и теперь еще жалуются, что открытие мыса Доброй Надежды здорово вредит их торговле. Посмотрите, с первого взгляда это настоящие пивные бочонки, но как скомандуют: «Койки долой!» — они мигом становятся ловкими и проворными, как бискайцы. Вот этот стол весь состоит из французов; видите, не смея говорить громко, они шепчутся. Взгляните вот туда, по центру, это начальник их, которого они сами и выбрали; родом парижанин, по ремеслу — космополит, мастер подраться на палках, хороший фехтовальщик, а по профессии — учитель танцев. Он вечно весел и всем доволен, работает с песнями, дерется с куплетами да и умрет припеваючи, если только пеньковый галстук не перехватит ему глотки, а это очень даже может случиться, если угодит в руки Джону Булю.