— Простите, мадемуазель, — просто сказала Катрин, — но я не знала, что вы здесь, иначе бы я не замедлила спуститься, чтобы выразить вам свое почтение.
— О! — прошептала мадемуазель Эфрозин, как бы разговаривая сама с собой, но достаточно громко, чтобы Катрин не пропустила ни единого слова из ее монолога. — Что вы здесь… не замедлила бы спуститься… выразить свое почтение… это действительно парижанка и нужно выдать ее замуж за мсье Луи Шолле. Они составят прекрасную пару! — Затем, повернувшись к Катрин, она сказала, продолжая сохранять величественный вид: — Мадемуазель, я имею честь приветствовать вас!
— Осведомилась ли моя тетушка о том, не нужно ли вам чего-нибудь, мадемуазель? — спросила Катрин, словно не замечая недоброжелательства, скрытого в словах дочери мэра. — Да, мадемуазель, но мне ничего не нужно! — И как бы заставляя себя прервать этот разговор на равных, она спросила: — Привезли ли вы новые образцы из Парижа?
— За месяц до моего отъезда я попыталась собрать все новые модели, мадемуазель! — Вы учились делать чепчики?
— Чепчики и шляпки…
— В чьем магазине вы работали? У мадам Бедран или мадам Баренн?
— Я работала в гораздо более скромном магазине, мадемуазель, однако я надеюсь, что не так уж плохо справляюсь с моей работой!
— Посмотрим, — снисходительно ответила Эфрозин, — как только вы начнете работать в вашем магазине на площади Ла Фонтен, я пришлю вам переделать несколько старых чепчиков и шляпку, которую носила в прошлом году! — Спасибо, мадемуазель, — сказала Катрин, кланяясь.
Внезапно она вздрогнула, подняла голову и прислушалась. Ей показалось, что кто-то позвал ее по имени.
Действительно, голос, казавшийся ей очень знакомым, приближался к дому и кричал:
— Катрин! Где же Катрин?
В тот же самый момент дверь распахнулась, и в комнату ворвался Бернар. Он был весь в пыли, по лбу у него струился пот.
— А! — воскликнул он голосом человека, который долгое время был под водой и наконец-то выбрался на берег и снова начал дышать. — Это ты! Слава Богу, наконец-то!
И он упал на стул, сжимая ее руки в своих.
— Бернар, милый Бернар! — радостно воскликнула Катрин, подставляя ему обе щеки для поцелуя.
На крик, который издал ее сын, прибежала матушка Ватрен. Увидев недовольное лицо мадемуазель Эфрозин, стоящей в стороне, а в другом углу комнаты двоих влюбленных, переполненных своим счастьем и не замечающих ничего на свете, она поняла, что ошиблась в чувствах своего сына по отношению к мадемуазель Эфрозин. Задетая тем, что ее проницательность гак подвела ее, она воскликнула:
— Бернар! Послушай, Бернар! Да разве так можно себя вести?
Но он не слышал голоса матери и совершенно не обращал внимание на присутствие мадемуазель Эфрозин.
— Ах, Катрин! — повторял он. — Если бы ты знала, как я страдал! Я думал… я боялся, что… но, неважно — главное, что ты здесь! Ты поехала через Мо и Ферте-Милон, не так ли? Франсуа мне сказал, что ты путешествовала всю ночь и проехала целых три лье в двуколке! Бедное дитя! Ах, как я рад, как я счастлив, что снова вижу тебя!
— Но, мальчик, — сердито повторила старушка, — ты разве не видишь, что здесь мадемуазель Эфрозин!
— Ах, простите! — сказал Бернар, повернувшись и удивленно взглянув на Эфрозин. — Но я вас не заметил… К вашим услугам! — И, снова отвернувшись, воскликнул: — Как она выросла! Какая она красивая! Да посмотрите же, матушка!
— Вы удачно поохотились, мсье Бернар? — спросила Эфрозин.
Ее голос достиг слуха Бернара, как какой-то неясный звук, но все-таки он уловил его смысл.
— Я? Нет… да… я не знаю, кто на кого охотился. Извините меня, но я просто потерял голову от счастья! Я выехал навстречу Катрин, вот что я сделал!
— Но, как мне кажется, вы ее не встретили? — возразила Эфрозин.
— К счастью, нет! — воскликнул Бернар.
— К счастью?
— О да, да! На этот раз я знаю, что я говорю!
— Если вы знаете, что говорите, мсье Бернар, — сказала Эфрозин, протягивая руку, словно в поисках опоры, — то я, напротив, не знаю… Мне нехорошо!
Однако Бернар был всецело занят Катрин. Она ему так ласково улыбалась, он был так благодарен ей за нежные пожатия руки и то радостное волнение, доказательство которого он только что получил, что он совершенно не понимал, о чем говорит Эфрозин, и не замечал ее истинной или мнимой бледности и дрожи.
Но матушка Ватрен это сразу заметила, так как не спускала глаз с мадемуазель Эфрозин.
— Боже мой! Бернар! — воскликнула она. — Разве ты не видишь, что мадемуазель плохо себя чувствует?
— Да, конечно, — сказал Бернар, — здесь слишком жарко! Мама, дай руку мадемуазель Эфрозин, а ты, Франсуа, вынеси кресло в сад!
— Вот кресло! — сказал Франсуа.
— Нет, нет, — сказала Эфрозин, — ничего страшного!
— Не может быть, — возразила матушка Ватрен, — вы так бледны, дорогая мадемуазель, кажется, что вы сейчас упадете в обморок!
— Мадемуазель нужен свежий воздух! — поддержал ее Бернар.
— Лучше дайте мне вашу руку, мсье Бернар! — слабым голосом попросила Эфрозин.
Бернар понимал, что отказаться было бы неприлично.
— Ну, конечно, мадемуазель, с большим удовольствием! — сказал он и тихо добавил, обращаясь к Катрин: — Подожди меня, я сейчас вернусь!
Затем он дал Эфрозин опереться на свою руку и увлек ее к выходу гораздо быстрее, чем это позволяла ее кажущаяся слабость.
— Пойдемте, мадемуазель, пойдемте! — сказал он, а Франсуа, повинуясь полученному указанию, шел за ними, повторяя:
— Вот кресло!
За ними следовала матушка Ватрен, приговаривая:
— А вот уксус, чтобы потереть виски!
Катрин осталась одна.
То, что произошло, — неподдельное волнение Бернара и ложный обморок Эфрозин, — объяснили ей все лучше, чем всевозможные доказательства и клятвы.
— А теперь, — сказала она, — матушка Марианна может говорить все, что угодно, я совершенно спокойна!
Едва она произнесла эти слова, как вернулся Бернар и бросился к ее ногам.
В этот момент Франсуа закрыл входную дверь, оставив их наедине с их любовью и счастьем.
— О Катрин! — воскликнул Бернар, обнимая ее колени, — как я тебя люблю! Как я счастлив!
Катрин опустила голову. Глаза молодых людей так ясно выражали то, что они хотели сказать, что они поняли все без единого слова; их дыхание смешалось, и губы встретились.
Они одновременно радостно вскрикнули и посмотрели друг на друга затуманенным от счастья взором, не замечая ничего вокруг себя. Они не видели, как Матье просунул голову в полуоткрытую дверь кухни и полным ненависти голосом прошептал: