И бедная женщина разразилась рыданиями. В этот момент Моликар затянул свою любимую песенку, что свидетельствовало о том, что он был абсолютно пьян. Он запел:
Если б рос в моем саду
Ну хоть кустик винограда…
Эта песня, которая звучала как насмешка над горем матушки Теллье, внезапной болью отдалась в сердце Бернара, который, несмотря на кажущееся равнодушие, воспринял его близко к сердцу.
— Замолчи! — закричал он.
Но Моликар, не обращая никакого внимания на его слова, снова начал:
Если б рос в моем саду…
— Замолчи! — повторил молодой человек с угрозой в голосе.
— А почему я должен замолчать? — спросил Моликар.
— Ты разве не слышишь, что говорит эта женщина? Она оплакивает своего погибшего сына!
— А, действительно, — сказал Моликар, — я буду петь тише! — И вполголоса он продолжал:
Если б рос…
— Ни тише, ни громче! — закричал Бернар. — Замолчи или убирайся отсюда!
— О, — сказал Моликар, — в таком случае я ухожу. Я люблю те трактиры, где смеются, а не те, где плачут. Матушка Теллье, — позвал он, ударив ладонью по столу, — получите с меня!
— Иди, — сказал Бернар, — я оплачу твой счет, оставь нас!
— Прекрасно! — ответил Моликар и, шатаясь, встал из-за стола. — О большем я и не мечтаю! — И, натыкаясь на деревья, он пошел в лес, распевая все громче и громче по мере того, как удалялся:
Если б рос в моем саду
Ну хоть кустик винограда…
Бернар посмотрел ему вслед и повернулся к хозяйке, которая продолжала плакать.
— Да, вы правы, матушка Теллье: что ушло, того уже не вернешь! Но я бы хотел, чтобы ваш сын был жив, я сам с удовольствием оказался бы на его месте!
— Да хранит вас Бог! — воскликнула добрая женщина. — Что вы такое говорите, мсье Бернар!
— Да, клянусь вам!
— У вас такие замечательные родители! — сказала она. — Если бы вы знали, какое горе для родителей потерять своего единственного ребенка, то вы бы никогда это не сказали!
Бернар попытался что-то написать, но не смог. Рука у него дрожала, и он не мог вывести ни одной буквы.
— Нет, я не могу, не могу! — воскликнул он, бросая перо.
— В самом деле, — сказала хозяйка, — вы дрожите как в лихорадке!
— Послушайте, матушка Теллье: окажите мне одну услугу! — попросил Бернар.
— О, с удовольствием, мсье Бернар! — сказала добрая женщина. — Какую?
— Отсюда не так уж далеко до Нового дома по дороге в Суассон, не так ли?
— Да, это примерно четверть часа быстрой ходьбы.
— Окажите мне любезность, сходите туда и простите, что причиняю вам беспокойство!
— Говорите, что я должна сделать.
— Сходите туда и вызовите Катрин.
— Так она уже вернулась?
— Да, сегодня утром. Скажите ей, что я ей скоро напишу.
— Может быть, вы ей сейчас напишете?
— Лучше завтра, сейчас у меня дрожат руки!
— Вы уезжаете?
— Да, говорят, что мы вступаем в войну с Алжиром.
— Но какое это имеет отношение к вам, ведь вы же вытянули белый билет!
— Вы ведь сходите, куда я вас прошу, матушка Теллье?
— Я иду сейчас же, мсье Бернар, но…
— Но что?
— А ваши родители?
— А потом вы сходите к моим родителям.
— Что я должна им передать?
— Ничего.
— Как? Ничего?
— Нет, только скажите им, что я заходил к вам, что они меня больше никогда не увидят, и что я прощаюсь с ними.
— Прощаетесь с ними?! — вскричала матушка Теллье.
— Скажите им, чтобы они заботились о Катрин, что я буду благодарен им за все, что они для нее сделают. И если меня убьют, как вашего бедного Антуана, то я прошу их сделать ее своей наследницей. — И, потеряв последние силы, молодой человек со стоном опустил голову на руки.
Матушка Теллье с жалостью смотрела на него.
— Хорошо, мсье Бернар, — сказала она. — Уже темнеет, и посетителей не так уж много, так что Бабет вполне с ними справится. Я бегу в Новый дом! — и тихо добавила: — Мне кажется, что нужно помочь бедному мальчику!
Вдалеке слышался пьяный голос Моликара, который пел:
Если б рос в моем саду
Ну хоть кустик винограда…
Несколько минут Бернар сидел, погруженный в тяжелые грустные размышления, вдруг он резко вздрогнул и, подняв голову, прошептал:
— Мужайся, Бернар! Еще один стакан и нужно уходить! -
— Ну, а я бы просто так не ушел! — произнес позади Бернара голос, от звука которого его бросило в дрожь.
Бернар обернулся, хотя и так узнал, чей это голос.
— Это ты, Матье? — спросил он.
— Да, это я, ответил бродяга.
— Что ты сказал?
— Разве вы не слышали? Видимо, вы стали туги на ухо!
— Я слышал, но не понял,
— Ну, что же, тогда я повторю!
— Повтори!
— Я сказал, что на вашем месте я бы так просто не ушел.
— Ты бы просто так не ушел?
— Я бы не ушел, пока… ну, достаточно, вы уже слышали.
— Пока, что?
— Пока я не отомстил им обоим. Слово сказано!
— Что? Кому?
— Одному и другому, ему и ей!
— Разве я могу мстить отцу и матери? — спросил Бернар, пожимая плечами.
— Разве дело в них? Разве они виноваты?
— А о ком же тогда ты говоришь?
— — О Парижанине и мадемуазель Катрин!
— О Катрин и мсье Шолле! — вскричал Бернар, вскочив на ноги, как будто его ужалила змея.
— Да.
— Матье! Матье! — Ну вот! Опять ничего нельзя сказать!
— Почему?
— Да потому, что мне опять попадет, если я что-нибудь скажу!
— Нет, нет, Матье, клянусь тебе! Говори!
— Но разве вы не догадываетесь? — удивился Матье.
— О чем я должен догадываться? Говори, повторяю тебе!
— Черт возьми, сказал бродяга, — зачем нужен ум и образование, если все равно остаешься глухим и слепым.?
— Матье! — воскликнул Бернар. — Ты видел или слышал что-нибудь?