Но у меня не было ни пистолета, ни ножа, ни даже перочинного Ножика!
К счастью, несмотря на то, что мне было всего лишь пятнадцать лет, пять из них я уже был охотником и хорошо знал нравы этого бродячего животного, с которым столкнулся: я знал, что так как стою на месте и не собираюсь бежать, то мне нечего бояться. Но как ты видишь, дорогое мое дитя, в этой горе много расщелин, и я мог бы упасть в одну из них. В этом случае волк одним прыжком бы бросился на меня, и тогда оставалось бы только ждать, у кого из нас окажутся крепче зубы и острее когти.
У меня сильно забилось сердце. Я принялся петь — между прочим, пел я всегда ужасно фальшиво, и если бы волк обладал бы хоть каким-нибудь музыкальным слухом, то от такого пения он обратился бы в бегство, и музыкант был бы спасен, но оказалось, что, наоборот, моему волку понравилась такая музыка. Он стал вторить мне протяжным жалобным воем на октаву выше. Я замолчал и продолжал мой путь, не произнося ни звука, похожий на этих окаянных, которым Сатана свернул шею и которых Данте встретил в третьем круге ада: идущих вперед с повернутой назад головой.
Но вскоре я заметил, что совершил серьезную ошибку: глядя в сторону волка, я совершенно не смотрел себе под ноги; я споткнулся, и волк мгновенно приготовился к нападению.
По счастливой случайности, я в тот момент не упал, но волк был всего лишь в десяти шагах от меня.
В какое-то мгновение у меня подкосились ноги; несмотря на десятиградусный мороз, по моему лицу тек пот. Я остановился. Волк последовал моему примеру.
Мне понадобилось пять минут, чтобы восстановить силы, но эти пять минут показались долгими моему спутнику. Он сел на землю и снова принялся выть, еще более протяжно и жалобно, чем в первый раз. Этот вой заставил меня содрогнуться до глубины души.
Я возобновил путь, стараясь смотреть под ноги, останавливаясь каждый раз, когда хотел посмотреть, на каком расстоянии от меня находится не отстающий от меня волк.
Волк возобновил свой путь одновременно со мной, останавливаясь и двигаясь вместе со мной, постепенно все больше и больше приближаясь ко мне.
Через четверть часа он уже был в каких-то пяти шагах от меня.
Я дошел до парка, то есть я находился почти в километре от Вилльер-Котре: но в этом месте дорога прерывалась большим рвом, знаменитым для меня тем, что однажды я перепрыгнул через него, чтобы дать прекрасной Лоране представление о моей ловкости, и где я так неудачно порвал штаны, в которых шел к первому причастию, помнишь? Уверяю тебя, что я бы перепрыгнул этот ров с не меньшей ловкостью, чем в тот день, но чтобы сделать это, мне нужно было бы разбежаться, а я знал, что стоит побежать, и волк прыгнет на меня.
Итак, мне пришлось пойти в обход и пройти через калитку с вертушкой в ограде.
Это было бы совсем несложно, если бы ограда и калитка не были расположены в тени высоких деревьев парка. Что могло бы произойти, пока я шел в тени? Не оказала бы на волка темнота действие, обратное тому, которое она оказала на меня? Чем гуще темнота, тем лучше видит волк. Но я не колебался и погрузился в темноту. Я не преувеличиваю, когда говорю, что на моих волосах и на моей рубашке не было ни единой капельки пота. Пройдя через калитку, я быстро посмотрел назад; было так темно, что очертания волка исчезали, лишь его глаза, подобные двум раскаленным уголькам, светились в ночи.
Пройдя через ограду, я быстро повернул вертушку в калитке; шум, который я произвел, испугал волка, и на мгновение он остановился, но тотчас же неслышно перепрыгнул через ограду — я даже услышал, как снег захрустел под его лапами, — и оказался на том же расстоянии от меня.
Я снова пошел по аллее самым прямым путем.
Я оказался на освещенном месте и вновь заметил не только эти ужасные глаза, огненные зрачки которых пронзали темноту, но и всего волка.
По мере того, как я приближался к городу, инстинкт подсказывал волку, что я убегу от него, и он все более и более приближался ко мне. Однако я не слышал ни шума его шагов, ни его дыхания. Казалось, что это какое-то фантастическое животное, призрак волка.
Однако я все время двигался вперед. Я пересек место для игры в лапту, оказался на так называемой лесосеке — ровной, просторной открытой лужайке, где я больше не боялся рытвин. Волк находился настолько близко, что если бы я решил внезапно остановиться, то он мог бы коснуться мордой моих ног. У меня возникло страстное желание топнуть ногой или хлопнуть в ладоши, или произнести какое-нибудь ругательство, но я не осмелился. Но если бы я это сделал, то, несомненно, он бы или убежал, или, по крайней мере, хоть бы немного отстал.
Мне понадобилось десять минут, чтобы пересечь лужайку, и я оказался около стены замка.
Там волк остановился. Он находился почти в 150 шагах от города. Я продолжил свой путь, не ускоряя шага, а волк, как он уже делал раньше, сел на землю и стал смотреть мне вслед.
Когда я отдалился от него на сто шагов, он испустил третий вой, еще более протяжный и жалобный, чем раньше, и ему в один голос ответили пятьдесят собак из своры герцога Бурбонского.
Слушая завывания волка, невозможно было ошибиться, что он выражает сожаление по поводу того, что ему не удалось отхватить хоть кусочек моей плоти.
Я не знаю, провел ли он ночь там, где остановился, но едва я уверился в том, что он больше не следует за мной, как пустился бежать со всех ног и, полумертвый и бледный, влетел в лавку моей матери.
Ты не знал ее, мою бедную мать, и поэтому я должен сказать тебе, что ей было гораздо страшнее слушать то, что со мной произошло, чем мне, который пережил все на самом деле.
Она раздела меня, заставила переодеть рубашку, согрела постель и уложила меня, так же, как она делала это десять лет назад, затем принесла мне в постель стакан горячего вина, и когда его тепло приятно разлилось по всему телу и вернуло мне способность размышлять, то у меня усилились угрызения совести по поводу того, что я не совершил ни один из этих подвигов, которые приходили мне в голову в течение всего пути, и не сделал ничего, чтобы попытаться освободиться от моего врага.
А сейчас, дорогое мое дитя, как настоящий рассказчик, я остановлюсь на этом эпизоде, так как у меня нет больше никакого волнующего рассказа для тебя. Кроме того, вступление оказалось очень долгим, даже слишком долгим для того, каким должно быть. Поэтому среди тех историй, которые я тебе уже столько раз рассказывал, выбери ту, которую нужно рассказать нашему читателю. Но выбирай хорошо, ведь ты же понимаешь, что если ты плохо выберешь, то скучно будет тебе, а не мне. — Хорошо, отец мой, в таком случае расскажи мне историю Катрин Блюм.
— Именно эту историю ты хочешь услышать?
— Да, это одна из моих самых любимых историй.
— Хорошо, расскажем твою любимую историю!
Послушайте же, мои дорогие читатели, историю Катрин Блюм. Ведь это мой дорогой голубоглазый ребенок, которому я ни в чем не могу отказать, хочет, чтобы я вам ее рассказал.