Оглядываясь назад, Пол подумал, какого напряжения стоила матери жизнь, вынуждая ее ограничивать свое существование в Белфасте крайне узкими рамками. Ведь мать никуда не ходила, если не считать частых посещений церкви. У нее не было иных знакомых, кроме пастора Флеминга и его дочери Эллы. Миссис Бэрджес едва ли знала своих ближайших соседей. Из-за этого и Пол держался в университете обособленно, не проявляя общительности: ему всегда казалось, что мать неодобрительно относится к друзьям. Его это раздражало, однако он отлично сознавал, сколь многим обязан матери, да и вообще привык подчиняться ее требованиям, а потому терпел.

В прошлом он объяснял замкнутость матери ее чрезвычайной и воинственной религиозностью. Но видя, как она ведет себя сейчас, подумал, нет ли тут какой-то другой причины. И ему пришел на память один случай: год назад он удостоился приглашения участвовать в международном соревновании по регби между Ирландией и Англией. Казалось бы, ничто не могло больше польстить материнскому сердцу. Однако мать категорически запретила ему принять приглашение. Почему? Тогда он так и не смог найти ответ. А сейчас, казалось, он угадал причину. И в самом деле, весь ее образ жизни, это тщательно соблюдаемое уединение, это желание избегать каких-либо знакомств, эта боязнь общения, это страстное упование на Всевышнего — все (и сердце у него сжалось от таких мыслей) указывало на то, что человек, ведущий такую жизнь, скрывает какую-то тайну.

В субботу миссис Бэрджес работала только полдня и в два часа уже пришла домой. К этому времени Пол принял твердое решение поговорить с ней начистоту. Погода испортилась, шел дождь. Миссис Бэрджес, оставив зонтик в прихожей, вошла в гостиную, где сидел Пол и листал книжку. Ее вид испугал его: лицо у нее за эти дни стало совсем серым. Но держалась она спокойно.

— Ты завтракал, сынок?

— Я съел бутерброд в клубе. А ты?

— Эмма Флеминг угостила меня чашкой какао.

Он быстро вскинул на нее глаза.

— Ты опять была там?

Она устало опустилась на стул.

— Да, Пол. Я опять была там. Молилась Всевышнему и просила, чтобы он наставил меня.

Оба помолчали; затем Пол выпрямился и крепко сжал ручки кресла.

— Мама, так больше продолжаться не может. Что-то творится неладное. Скажи: ты получила наконец свидетельство?

— Нет, сынок. Не получила. Я даже и не писала туда.

— Но почему же?

— Потому что оно все время находилось у меня. Я солгала тебе. Оно и сейчас у меня — вот здесь, в сумочке.

Гнев Пола сразу остыл. Он в изумлении смотрел на мать, а она порылась в сумке, лежавшей на коленях, и вынула оттуда серовато-голубую, сложенную вчетверо бумагу.

— Долгие годы я скрывала это от тебя, Пол. Сначала думала, что не смогу — так мне было мучительно и трудно. Услышав шаги на лестнице, чей-то громкий голос на улице, начинала дрожать. «Вот сейчас он узнает все», — думала я. Но по мере того как шли годы и ты взрослел, мне начало казаться, что с Божьей помощью все удалось… И однако же Богу было угодно, чтобы все вышло наоборот. Я опасалась чего-то большого, серьезного, а вот ведь совсем ничтожный случай, такой пустяк, как преподавание в летней школе, — и мои труды пошли прахом. Может быть, все и так рано или поздно открылось бы. Во всяком случае, таково мнение пастора. Я просила его помочь мне оттянуть развязку. Но он сказал: «Нет». Сказал, что ты уже взрослый и должен знать правду.

С каждым словом волнение ее возрастало, и, хоть она и старалась держаться спокойно, из груди ее вырвался тяжкий стон. Рука, протягивавшая сыну свидетельство, дрожала. Словно во сне, Пол взял бумагу, взглянул на нее и сразу увидел, что там стоит другая, не его фамилия. Вместо «Пол Бэрджес» значилось: «Пол Мэфри».

— Здесь какая-то ошибка.

Он умолк, отвел взгляд от бумаги и пристально посмотрел на мать. Фамилия Мэфри напоминала ему о чем-то.

— Что это значит?

— Когда мы переехали сюда, я приняла свою девичью фамилию — Бэрджес. А вообще я — миссис Мэфри, отца твоего звали Риз Мэфри, а ты — Пол Мэфри. Но мне хотелось забыть это имя. — Губы ее задрожали. — Мне хотелось, чтобы ты никогда не знал его и не слышал.

— Почему?

Снова наступило молчание. Миссис Бэрджес опустила глаза и еле слышно сказала:

— Чтобы ты избег… страшного позора.

Сердце у Пола бешено колотилось, он ждал не шевелясь, когда она вновь заговорит. Однако это, казалось, было выше ее сил. Она в отчаянии взглянула на сына.

— Не заставляй меня продолжать, сынок. Мистер Флеминг обещал обо всем тебе рассказать. Иди к нему. Он тебя ждет.

Пол видел, что продолжать разговор для нее пытка, но он ведь тоже страдал и потому был беспощаден.

— Продолжай, — еле слышно сказал он. — Ты обязана рассказать мне все.

Она заплакала — узкие плечи ее содрогались от конвульсивных рыданий. Никогда прежде Пол не видел мать в слезах. Немного погодя она судорожно глотнула воздух, как бы собираясь с силами, и, не глядя на сына, пробормотала:

— Твой отец не умер по пути в Южную Америку. Он пытался уехать туда, но был задержан полицией.

Пол ожидал всего, но только не этого. Сердце у него замерло, потом пульс учащенно забился где-то у самого горла.

— За что? — прерывающимся голосом спросил он.

— За убийство.

В маленькой комнатке наступила тишина. Убийство. Страшное слово эхом отдавалось в мозгу Пола. Он весь обмяк. Тело покрылось холодным потом, и он прерывистым шепотом спросил:

— Значит… его повесили?

Мать покачала головой, в глазах ее отразилась ненависть.

— Нам было бы лучше, если б это было так. Его приговорили к смерти… но в последнюю минуту приговор отменили… Он отбывает пожизненное заключение в тюрьме, в Каменной Степи.

Глава III

Дом пастора Флеминга стоял в деловом центре Белфаста, близ Большого северного вокзала. Это было уродливое узкое строение, выкрашенное в серый цвет, под стать примыкавшей к нему церкви. Хотя Пол чувствовал безмерную физическую усталость, словно его долго колотили, — в пору забиться куда-нибудь в угол и не вылезать, — неудержимое желание узнать правду заставило его выйти на мокрые, сверкавшие огнями улицы, где шумела субботняя толпа, и отправиться к пастору. Мать, придя в себя после обморока, легла в постель. А он понимал, что не заснет, пока не узнает подробностей, пока не узнает всего.

В ответ на его стук в холле пасторского дома зажегся свет, и Элла Флеминг открыла дверь.

— А, Пол! Входи.

Она провела его в гостиную — комнату с низким потолком, уставленную мягкой мебелью и казавшуюся очень уютной благодаря темно-красным портьерам и огню, пылавшему в камине.

— Отец сейчас занят с каким-то прихожанином. Но это ненадолго. — На ее лице появилась слабая, приличествующая случаю улыбка. — На улице так сыро. Я приготовлю тебе какао.