В одиннадцать Грэйс спросила Дженни, не хочет ли она поплавать. Грэйс сказала, что летом они «всем семейством» каждый день ходят купаться, как бы адски заняты они ни были. Она прибавила с улыбкой, что Дэн и она дали торжественную клятву не пропускать ни одного дня. Дженни плавать не умела, но охотно отправилась с ними на берег — короткую полосу песчаного пляжа, окаймлявшую их участок.
Дженни стояла на берегу, наблюдая, как Грэйс, Дэн и их «семейство» входят в воду.
Дэн нёс Кэролайн-Энн, а Грэйс — шестимесячного Дикери-Дока. Они ужасно веселились и дурачились в неглубоком месте у берега; потом дети лежали на горячем песке, а Грэйс и Дэн плавали. Они заплыли далеко, плавали оба прекрасно, и когда вернулись и вышли из воды, напомнили Дженни картину на обложке её журнала. Что-то перехватило ей горло. Крепкое и стройное тело Грэйс было бронзовым от загара, она держалась прямо, с непринуждённой грацией. Вот они с Дэном затеяли игру, перебрасываясь Дикери-Доком как мячом. И вы думаете, Дикери-Доку это не нравилось? Кэролайн-Энн бегала вокруг, визжа от восторга, умоляя маму и папу бросить Дикери-Дока на землю. Но мама и папа не хотели, и в конце концов Дэн схватил Кэролайн-Энн за ноги, и все кучей свалились на песок.
Потом истекли свободные полчаса Дэна, и он умчался домой, чтобы поехать в форде в Фиттльхемптон. Дженни, возвращаясь с пляжа вместе с Грэйс, была задумчива. Какое значение имеют деньги для этих счастливых людей? У них прекрасное здоровье, свежий воздух, чтобы дышать, море, чтобы купаться, и солнце, чтобы греться в его лучах.
После завтрака Дженни тотчас же засела и написала Дэвиду письмо на четырёх страницах, закапанных слезами, восторгаясь прелестями простой жизни и деревенскими удовольствиями. Она прошла пешком всю дорогу до Барнхэма, чтобы отправить письмо, и почувствовала себя духовно облагороженной и чистой. Она знала, что «находит себя». Она может тоже, если захочет, стать такой, как Грэйс, — почему бы нет? Дженни усмехнулась. Она хотела ласково погладить ягнёночка, просунувшего нос через изгородь, но он убежал от неё и остановился за нуждой посреди поля, у ближайшего стога сена. Но это ничего, ничего, — все так чудесно, что словами не выразить.
Следующий день был солнечный и весёлый, за ним другой такой же, и третий — и по-прежнему ещё всё казалось чудесным. Быть может, впрочем… если поразмыслить… пожалуй, не таким уж чудесным. Дженни понимала, что все с течением времени приедается, и поэтому-то ей, хотя и нравится на ферме, но не так, как нравилось вначале. Странно, — усмехнулась про себя Дженни, сидя в субботу одна на берегу и куря папиросу. — Ведь это не потому, что Дэн и Грэйс уже менее ласковы к ней, Дэн и Грэйс относятся к ней прямо-таки замечательно. Но, надо сознаться, здесь чуточку, самую чуточку скучно; на пляже ни души, не говоря уже о том, что нет ни оркестра, ни площадки для гулянья, а что касается кормления цыплят, так ей, надо прямо сказать, это до смерти надоело. А свиньи! Противно и смотреть на этих грязных животных.
Она встала и, чувствуя, что следует чем-нибудь заняться, решила пойти пешком в Барнхэм. В Барнхэме она купила ещё пачку папирос и утреннюю газету, потом зашла в «Меррисот» и выпила стакан портвейна. Что за дыра! И неужели они имеют смелость называть это «отелем»? А она сегодня особенно эффектна, ей сказало это зеркало (с рекламой фирмы Басс) на противоположной стене. Так эффектна, — и никто её не видит, кроме корявой старушонки в «Меррисоте», которая смотрела на неё подозрительно и чуть не отказалась подать вино! Старуха кормила кур. «О господи, — подумала Дженни, — неужто я никогда не избавлюсь от этих проклятых кур!»
Она воротилась на ферму в совершенной ярости, прошла прямо в свою комнату и принялась читать газету. Газета была лондонская. Дженни обожала Лондон. Она за всю свою жизнь была там четыре раза, и всякий раз ей там очень нравилось. Она прочла всю светскую хронику Лондона, затем объявления. Объявления её очень заинтересовали, в особенности те, где говорилось, что требуются опытные продавщицы. В этот вечер Дженни легла спать, о чём-то усиленно размышляя.
Назавтра день выдался дождливый.
— О господи, — сказала Дженни, с огорчением глядя на дождь. — Мокрое воскресенье!
Она не захотела идти в церковь, слонялась по ферме как тень и неласково обошлась с Кэролайн-Энн. Днём Грэйс прилегла отдохнуть, а Дэн пошёл на сеновал натрясти сена. Пять минут спустя Дженни пришла туда же.
— Алло, Дэн! — позвала она весело, метнув на него игривый взгляд и кокетливо расставив ноги.
Дэн посмотрел вниз, на неё, прямо, без улыбки.
— Алло! — отозвался он без всякого энтузиазма и, повернувшись к ней спиной, снова занялся сеном.
У Дженни лицо вытянулось. Она из самолюбия постояла ещё минуту. Ну, конечно, ей следовало знать, что для Дэна не существует ни одной женщины, кроме Грэйс, он просто дубина! Дженни вышла под дождь.
— Дубина, — бормотала она, — глупая дубина!
Следующий день опять был дождливый. Недовольство Дженни возросло. До каких пор ей придётся терпеть скуку в этой проклятой дыре? Ещё двенадцать дней; нет, ни за что, ни за что! Ей пожить хочется, повеселиться, она создана не для этой капустной идиллии в нищете. Она начала сердиться на Дэвида за то, что он отослал её сюда, даже возненавидела его за это. Да! Это для него очень удобно! Теперь он, конечно, развлекается в Тайнкасле; ей известно, что проделывают мужчины в отсутствии жён! Он наверное отлично проводит время, а она торчит тут, в этой дыре.
И Дженни начала мысленно перетолковывать по-своему всю историю их отношений с Дэвидом. Нет, она не намерена это выносить дольше! С какой стати? Она может зарабатывать четыре фунта в неделю и при этом наслаждаться Лондоном. Собственно, она не любит Дэвида по-настоящему.
На другой день выглянуло солнце, великолепное солнце, но оно не вызвало ответного жара на щеках Дженни. Двери и окна фермы были широко открыты, в них влетал приятный ветерок. Грэйс варила вишнёвое варенье, чудное варенье из вишен собственного сада. Раскрасневшаяся, весёлая, суетилась она в просторной кухне. Она подумала про себя, что Дженни сегодня чуточку плохо настроена и, когда подоила свою единственную джерсейскую корову, поставила на стол перед Дженни стакан жирного парного молока.
— Я не люблю молока, — сказала Дженни и вышла, хмурая, на залитый солнцем двор. Пчёлы жужжали над цветами, в углу двора Дэн рубил дрова, и топор его описывал в воздухе красивую сверкающую дугу; на полях, в тени, жуя жвачку, лежали коровы. Отрадная картина.
Но не для Дженни. Теперь всё это было ей противно, противно и противно. Она всем сердцем стремилась в Лондон, тосковала по Лондону, по шуму, суете и очарованию его улиц. С высоко поднятой головой дошла она до Барнхэма и купила газету. Она стояла у киоска, читая объявления, которых было множество; она была убеждена, что могла бы получить службу по какому-нибудь из них. Так, просто для забавы, она пошла на станцию и разузнала насчёт поездов в Лондон. Оказалось, что в четыре часа проходит экспресс. Вмиг Дженни приняла решение. Днём, пока Грэйс была занята приготовлениями к чаю, Дженни уложила чемодан и выскользнула из дому. Она поспела на четырёхчасовой поезд в Лондон.