Успокоив на время совесть веселой болтовней, Мори, однако, не счел аргументы Берта такими уж убедительными или окончательными. Он провел тревожную ночь и, проснувшись на следующее утро по-прежнему в сомнениях, решил, что, по крайней мере, должен вернуться на корабль и переговорить с капитаном Торрансом. Он поступит вполне достойно, осведомившись, подойдет ли доктор Коллинз на его замену в случае… в общем, в случае если он не сможет совершить обратное путешествие. Шкипер был разумный дядька, и его совет чего-то стоил, а так как никто не был посвящен в его планы, момент выдался самый подходящий. Мать Дорри еще накануне жаловалась на усталость, поэтому на сегодня не планировалось ничего определенного, в том числе и экскурсии; встретиться с Холбруками ему предстояло лишь вечером, на парадном ужине и танцах, которые всегда устраивались по субботам в «Норд-Истерн». Мори поднялся, побрился, оделся, взял такси и отправился в док «Виктория».
При виде знакомого корабля, почти очищенного от крепежа и подстилок под груз, Мори как-то взбодрился и успокоился, поняв, что на борту он будет в безопасности, пусть даже от самого себя. Он поспешно поднялся по сходням, но, оказавшись на палубе, где располагалась штурманская рубка, он обнаружил, что обе каюты заперты; дежурный старшина-рулевой сообщил, что ни капитана, ни мистера О’Нила на борту нет. Спустившись вниз, Мори нашел только помощника казначея, и тот объяснил, что старшие офицеры вернутся из увольнения лишь на следующий вечер.
— В доке второй помощник, если хотите повидаться с ним.
Мори покачал головой и медленно повернулся, собравшись уходить.
— Кстати, — сказал помощник казначея, — вас тут ждет почта.
Он подошел к столу, перебрал пачку писем и вручил Мори два конверта. У того внезапно сжалось сердце, когда он узнал по почерку, что один, довольно тонкий, был от Уилли, а второй — плотно набитый и толстый — от Мэри. Он никак не мог заставить себя вскрыть письма. Прочту позже, решил он. Спустившись на пристань, где его все еще ждало такси, он сунул оба конверта во внутренний карман.
Весь этот день Мори собирался с силами, но так и не прочитал письма; чистые и наивные послания, полные любви, служили для него упреком, который он не смог бы вынести. Они остались не вскрытыми, он боялся их и потому больше не раскаивался. Вместо трогательных чувств в его душе скопилось озлобление, чуть ли не возмущение, что они настигли его в кризисный момент жизни. Эти письма, по-прежнему запечатанные, подсознательно подталкивали его к Дорис и всему тому, что могли предложить Холбруки. Стараясь оправдаться, подстегиваемый двойной жаждой денег и секса, он принялся выстраивать логический аргумент в свою пользу, начав с самых первых дней: потеря родителей, никому не нужный ребенок, унизительная зависимость и нищета, сверхчеловеческие усилия получить образование. Разумеется, ему полагалась награда, и теперь она совсем рядом. Так неужели он должен отказаться от нее, словно от нестоящей ерунды?
Правда, оставалась Мэри — он заставил себя хотя бы мысленно произнести ее имя. Но разве его не поторопили с этим романом, воспользовавшись импульсивностью его натуры, неопытностью и романтичной обстановкой, в которой они познакомились? Она тоже, без всяких сомнений, потеряла голову под воздействием тех же самых ненадежных и мимолетных обстоятельств. Он не хотел ранить ее чувства или бросать в трудную минуту, но у него был долг и перед самим собой. И кто знает, быть может, позже он сумеет… одним словом, сделать что-то для нее, компенсировать свою измену. Он пока сам нечетко представлял, что имеет в виду, но эта мысль утешала. Молодых людей, которые совершали ошибки, раскаивались и восполняли ущерб, обычно прощали. Почему он должен быть исключением?
Вот в таком задумчивом настроении, все еще терзаясь неуверенностью, в восемь часов он спустился вниз, чтобы присоединиться к Холбрукам в ресторане. Ясно, он не был настроен на веселье, и тем не менее в подобных обстоятельствах было поразительно и, несомненно, достойно похвалы то, что он, не желая навести тоску на окружающих, отбросил в сторону личные проблемы и оживленно отреагировал на приветствие друзей. Берт был в превосходной форме, как никогда, а стоило ему бросить взгляд на Дорис, как он сразу понял, что она переживает один из тех периодов, когда в ней чересчур бурно кипят страсти. Она подготовилась к вечеру тщательно, выбрав короткое белое платье без рукавов, с низким вырезом, расшитое мелкими хрустальными бусинами. Оно выглядело именно тем, чем было, — весьма дорогим воздушным нарядом — и очень ей шло, о чем Дорис знала.
Затянувшийся роскошный ужин еще больше оживил Мори, а когда после десерта — вкуснейшего компота из ананасов и хурмы, поданного с плоскими индийскими лепешками, — принесли кофе и коньяк, Мори понял, каким был идиотом, что весь день куксился и переживал. Сейчас его больше ничего не заботило. Вскоре они отправились в бальный зал, и там старик тоже все организовал по высшему разряду. Шампанское в ведерке со льдом, усыпанный орхидеями столик на краю танцпола, напротив сцены, окаймленной пальмами, где расположился оркестр в алых пиджаках.
— Мы любим смотреть, как веселится молодежь, не правда ли, мамочка? — усаживаясь за стол, заметил Холбрук сентиментальным тоном, вызванным несколькими двойными порциями коньяка. — А ты что же, Берт, не смог найти себе хорошую партнершу?
— Я нашел бы, па, только, к сожалению, не могу с вами остаться, — сказал он, подмигнув Мори. — Мне нужно отлучиться по делам.
— Выпей капельку шипучки перед уходом.
Хлопнула пробка. Все выпили по бокалу шампанского. В зале приглушили свет, оркестр заиграл вальс. Берт поднялся со стула и отвесил Дорис театральный поклон, выставив на всеобщее обозрение две толстые, тугие ягодицы, словно две полные луны.
— Могу ли я воспользоваться семейной привилегией и удостоиться чести, мисс Холбрук?
Они протанцевали первый танец как брат и сестра, а затем, осушив второй бокал шампанского, Берт бросил взгляд на часы.
— Боже правый, мне пора двигать, а то не оберусь неприятностей. Желаю хорошо провести время. Пока, пока!
— Только не задерживайся слишком поздно, Берт, дорогой, — с укоризной произнесла миссис Холбрук, — как вчера, например.
— Не буду, ма. — Он нагнулся и поцеловал ее. — Только давай оба скажем, дорогая, что Берт уже большой мальчик. Увидимся утром, бодрыми и в добром здравии.
Идет к своей маленькой евразийке, подумал Мори. Оркестр заиграл модный фокстрот. Миссис Холбрук посмотрела на Мори, затем на Дорис, на этот раз без улыбки, а с серьезным выражением, словно говоря: настала ваша очередь, и пока будете танцевать, примите наконец решение. Мори теперь уверенно выходил на танцплощадку. К тому же после ужина он напробовался коньяка, и тот, видимо, хорошо сочетался с шампанским.
— Позвольте мне сказать, мои дорогие, — прокомментировала миссис Холбрук, когда они вернулись, — вы очень красивая пара.
Холбрук, милостиво улыбаясь и глядя на них чуть замутненным взором, подлил обоим шампанского. Потом они снова танцевали. Не пропускали ни одного танца, и каждый раз, когда он обнимал ее, она, казалось, придвигалась к нему все ближе, так что малейшее движение ее тела провоцировало его на ответное па, и вот они уже кружили как одно целое, подчиняясь ритму, в котором билось его сердце. Он чувствовал, что на ней совсем мало одежды. Вначале он еще пытался как-то поддерживать разговор, отпуская замечания по поводу других танцоров и оркестра, игравшего первоклассно, но она заставила его умолкнуть, сдавив руку.