Привалившись к стене за закрытой дверью, она опустилась на корточки и, раскачиваясь взад-вперед, зашлась в истерическом смехе, который сменился пронзительным воем и утонул в завываниях ветра. Ей было слышно, как внизу мертвый — оживший — Норт стучит кулаками по столу, словно кто-то вслепую колотит по крышке гроба. Она подумала: а что, интересно, он видел, пока лежал мертвый? Запомнил он что-нибудь или нет? Расскажет он или нет? Может быть, там, внизу, обнаружатся тайны загробного мира? И что самое страшное — ей было действительно интересно.
А внизу Норт с отрешенным, рассеянным видом вышел из бара на улицу, в бурю, чтобы нарвать себе травки. И, может быть, человек в черном — единственный оставшийся посетитель — проводил его взглядом. И, может быть, он улыбался по-прежнему.
Когда, уже ближе к ночи, она все же заставила себя спуститься вниз с зажженной лампой в одной руке и увесистым поленом — в другой, человек в черном уже ушел. Не было и повозки. Зато Норт как ни в чем не бывало сидел за столиком у дверей, словно он никуда и не отлучался. От него пахло травкой, хотя и не так сильно, как можно было ожидать.
Он взглянул на нее и несмело улыбнулся.
— Привет, Элли.
— Привет, Норт.
Она опустила полено и принялась зажигать лампы, стараясь не поворачиваться к нему спиной.
— Меня коснулась десница Божия, — сказал он чуть погодя. — Я больше уже никогда не умру. Он так сказал. Он обещал.
— Хорошо тебе, Норт.
Лучина выпала из ее дрожащей руки, и она наклонилась ее поднять.
— Я, знаешь, хочу прекратить жевать эту траву, — сказал он. — Как-то оно мне не в радость уже. Да и негоже, чтобы человек, кого коснулась десница Божия, жевал такую отраву.
— Ну так возьми и прекрати. Что тебе мешает?
Она вдруг озлобилась, и эта злоба помогла ей снова увидеть в нем человека, а не какое-то адское существо, чудом вызванное в мир живых. Перед ней был обычный мужик, пришибленный и забалдевший от травки, с видом пристыженным и виноватым. Она уже не боялась его.
— Меня ломает, — сказал он. — И мне ее хочется, травки. Я уже не могу остановиться. Элли, ты всегда была доброй ко мне… — Он вдруг заплакал. — Я даже уже не могу перестать ссать в штаны. Кто я? Что я?
Она подошла к его столику и замерла в нерешительности, не зная, что говорить.
— Он мог сделать так, чтобы я ее не хотел, — выдавил он сквозь слезы. — Он мог это сделать, если уж смог меня оживить. Я не жалуюсь, нет… Не хочу жаловаться… — Затравленно оглядевшись по сторонам, он прошептал: — Он грозился меня убить, если я стану жаловаться.
— Может быть, он пошутил. Кажется, чувство юмора у него есть. Пусть и своеобразное.
Норт достал из-за пазухи свой кисет и извлек пригоршню бес-травы. Она безотчетно ударила его по руке и, испугавшись, тут же отдернула руку.
— Я ничего не могу поделать, Элли. Я не могу… — Неуклюжим движением он опять запустил руку в кисет. Она могла бы его остановить, но не стала. Она отошла от него и вновь принялась зажигать лампы, уставшая до смерти, хотя вечер едва начался. Но в тот вечер никто не пришел — только старик Кеннерли, который все пропустил. Он как будто и не удивился, увидев Норта. Наверное, ему уже рассказали, что было. Он заказал пива, спросил, где Шеб, и облапал ее.
А чуть позже Норт подошел к ней и передал ей записку — сложенную бумажку в трясущейся руке. В руке, которая не должна была быть живой.
— Он просил передать тебе это. А я чуть не забыл. А если бы забыл, он бы вернулся и убил бы меня, это точно.
Бумага стоила дорого, и этот листок представлял собой немалую ценность, но ей не хотелось брать его в руки. Ей было противно его держать. Он был какой-то тяжелый — и страшный. На нем было написано:
Элис
— Откуда он знает, как меня звать? — спросила она у Норта, но тот лишь покачал головой.
Она развернула листок и прочла:
Тебе интересно узнать про смерть. Я оставил ему слово. Это слово ДЕВЯТНАДЦАТЬ. Скажешь ему это слово, и его разум раскроется. Он расскажет тебе, что лежит там, за гранью. Расскажет тебе, что он видел.
Слово: ДЕВЯТНАДЦАТЬ.
Ты узнаешь, что хочешь знать.
Знание сведет тебя с ума.
Но когда-нибудь ты обязательно спросишь
Рано или поздно спросишь. Просто не сможешь держаться.
Удачи!:)
Уолтер о'Мрак
PS. Слово: ДЕВЯТНАДЦАТЬ.
Ты постараешься это забыть, но когда-нибудь оно вырвется, это слово. Вырвется, как блевотина.
ДЕВЯТНАДЦАТЬ.
Да. Боже правый. Она знала, что так и будет. Оно уже дрожит на губах — это слово. Девятнадцать, скажет она. Норт, послушай: девятнадцать. И ей откроются тайны Смерти — мира за гранью жизни.
Рано или поздно ты спросишь.
Назавтра все было почти как всегда, разве что ребятишки не бегали по пятам за Нортом. А еще через день возобновились и улюлюканье, и издевки. Все вернулось на круги своя. Детишки собрали кукурузу, вырванную бурей, и через неделю после воскрешения Норта сожгли ее посреди главной улицы. Костер вспыхнул ярко и весело, и почти все завсегдатаи пивнушки вышли, пошатываясь, поглазеть. Они были похожи на первобытных людей, дивящихся на огонь. Их лица как будто плыли между пляшущими языками пламени и сиянием неба, как будто присыпанного ледяным крошевом. Наблюдая за ними, Элли вдруг ощутила пронзительную безысходность. Мрачные времена наступили в мире. Все распадалось на части. И больше нет никакого стержня, который удержал бы мир от распада. Где-то что-то пошатнулось, и когда оно упадет, все закончится. Она в жизни не видела океана. И уже никогда не увидит.
— Если бы я не боялась, — пробормотала она. — Если бы я не боялась, если бы я…
На звук ее голоса Норт поднял голову и улыбнулся. Пустой улыбкой — из самого ада. Но она очень боялась. Решимости у нее не было. Только барная стойка и шрам. И еще — слово. За плотно сомкнутыми губами. А что, если позвать его прямо сейчас, притянуть ближе к себе — несмотря на кошмарную вонь — и шепнуть ему на ухо… слово. Его глаза станут другими. Превратятся в глаза того — человека в черной сутане. И Норт расскажет ей о Стране Смерти, что лежит за пределами жизни земной и могильных червей.
Я никогда не скажу ему слово.
Но человек, который воскресил Норта и оставил для нее записку — оставил, словно заряженный револьвер, который она когда-нибудь поднесет к виску, — знал, как все будет.