Это, несомненно, отчасти результат того, что стихии на повседневную жизнь людей теперь практически не влияют, но, по-моему, причина здесь все-таки глубже: это некое фрейдистское двойное отождествление, при котором гнев моря и неистовство морской стихии интерпретируются человеком и как некое суперэго, и как ид [414] . С одной стороны, это нечто огромное и безудержное, бык-великан в соленом кольце, с другой – великий судья и каратель чересчур самонадеянных, патриарх, который окорачивает зарвавшегося зеленого юнца, а то и взрослого мужчину, ставя его на место. Странно – а может, и не так уж странно, ибо в наши дни мы повсюду видим на морской глади радужную нефтяную пленку, – но часто возникает такое чувство, будто мы совершили против моря преступление, всегда считая первым виновником именно его; а с другой стороны, нам хочется (имея удобного козла отпущения), чтобы нам внушали, что мы вполне заслуживаем возмездия за свои честолюбивые безумства. В морских грозных бурях нас восхищает полное отсутствие причины и справедливости, слепая ярость божества, равнодушного ко всему, кроме собственной природы; и это совершенно естественно, ибо подобные чувства и желания таятся и в глубине наших собственных душ. Грозящее кораблекрушением море – это часть того, о чем мы невольно мечтаем, желая, чтобы это происходило каждую ночь (но не с нами!); и тонущим кораблем представляются нам наши собственные малозначащие расчеты, постоянно сдерживаемые чувства, вечные компромиссы, низкопоклонство, всяческие условности и различные формы долга, а также дюжина других идолов, то есть тот самый балласт, который мы громко называем «цивилизацией». Психиатр скажет, что постоянное и мрачное предчувствие грядущих несчастий – это обычная защита организма от депрессии; а испытывая радость, мы как бы замещаем ею ощущение собственной восторженной победы над замучившей нас повседневностью. Так что кораблекрушение – это не только то, чего, слава Богу, с нами на суше никогда не случится; это также и то, чего мы втайне страстно желаем.
Еще одно великое средоточие метафор и чувств, воплощенных в слове эмоций – это сам корабль. Ни одно другое изобретение человека со всеми связанными с ним умениями и профессиями не имеет более древней истории и не пользуется такой поистине всеобщей любовью. Именно поэтому у нас корабли и обладают вполне определенным полом (безо всякой двусмысленности – по крайней мере на Западе [415] ), который в данном контексте как бы противопоставлен морю, владениям Нептуна – море и тут играет роль насильника, древнескандинавского рыцаря-берсеркера, Синей Бороды и т.п. Даже наши суждения о красоте судна всегда имеют сексуальный оттенок – то есть мы придаем большее значение его внешнему виду, красоте и осанке, чем его душе или полезности, и в наши дни, пожалуй, даже еще больше, чем во времена последних парусников, этой потрясающей и ярко индивидуальной разновидности судов, вершине пятивековых усилий по созданию шедевра – тяжким трудом, знаниями и эстетическим инстинктом. Лексика, связанная с началом эры воздухоплавания, на какое-то время сумела очаровать нас, однако – и это, по-моему, весьма знаменательно – мы в итоге вернулись к лексике морской: и появились космические корабли. «Реактивный самолет» – такое выражение вполне пригодно для названия обычной разновидности транспорта; и все же, когда человек действительно проносится к своей цели через бескрайние пространства космоса, то он, безусловно, делает это на корабле. Другие слова тоже можно использовать; но ни в одном из них нет такой выразительности и поэзии.
Все это приводит меня к убеждению, что в понятии кораблекрушения, о котором я здесь столь пространно говорил, существует некая благородная составляющая, достойная всяческого восхищения: чистая и искренняя печаль. Печаль об утраченном искусстве и почти исчезнувшей разновидности судов, ибо слово «craft» означает, во-первых, «искусство, мастерство», а во-вторых – «судно». Эта печаль связана с рухнувшими или неоправдавшимися надеждами, проигранными ставками, разрушенными судьбами, а также – с позабытыми, пошатнувшимися памятниками бесчисленным поколениям безвестных кораблестроителей, чьи судьбы и шедевры имеют столь же по-своему трагические судьбы, что и исчезнувшие шедевры великих скульпторов.
Как существуют пока не найденные предметы, так существуют и мучительные образы. Туман опускается на утонувший корабль «Милдред», мачты и паруса которого вздымаются над умиротворенными водами точно эпитафия, крест на вечную память, красивое переплетение снастей, оборванных, предвещающих произведения Матисса и Наума Габо [416] … У нас есть памятники Неизвестному солдату; может быть, когда-нибудь будет и еще более прекрасный памятник – Погибшему кораблю?
Мудрый гость, посетивший острова Силли, не направит свое судно или вертолет прямо в Пензанс; он не пожалеет времени и, пока погода ясная и видимость хорошая, доберется сперва до самого западного края полуострова Корнуолл, до этого края земли, и увидит, как плывет по морским волнам вечная каменная армада – более ста кораблей, странным образом бросивших якорь, не доплыв до английских берегов: молчаливые, влекущие к себе, но такие недоступные острова. Самое лучшее – смотреть на них к вечеру, когда вокруг них на воде играют солнечные блики. Тогда они больше всего похожи на оптический обман, на иллюзию, мираж, тогда как это вполне конкретная реальность. Я говорю «они», однако гряда этих скал кажется издали одним островом, и в этом впечатлении есть определенная справедливость, ибо в отдаленном прошлом все наиболее крупные острова Силли, за исключением острова Сент-Агнес, скорее всего представляли собой единое целое.
Ступив на Лэндс-Энд, на Край Земли, вы попадаете туда, где обитали куда более древние представители человечества, чем мы с вами. Их менгиры и метательные кольца с острыми краями, развалины их кромлехов, их поля, некогда обнесенные изгородями из гранитных глыб… Даже в наши дни острова Силли в некотором смысле соответствуют не тому названию, которое носят сейчас, а прежнему: сады Гесперид, «острова блаженных» [417] , Аваллон, Лайонесс, Глассини – потусторонний мир, Страна Теней, которой ничего не стоит вновь обрести все те мифологические волшебные свойства, которые бесчисленные и разнообразные формы кельтского фольклора ей приписали. Адам и Ева бросили вызов морю, возможно, не менее четырех тысяч лет назад. Их могилы вам укажут практически на любом из здешних островов, даже на самом маленьком, и легко можно предположить, что острова Силли были, должно быть, самой отдаленной Forest Lawn, «заповедной поляной», мегалитической Британии, хотя оказаться похороненным там было заветной мечтой не только самих умирающих: считалось, что духи мертвых не могут пересекать водные пространства, так что живые лелеяли надежду, что такой тридцатимильный «санитарный кордон» способен отделить их от весьма мстительных порой духов предков. В общем, какова бы ни была причина этого, на островах Силли невероятно много древних могил, в том числе и могил мифологических героев – практически пятая часть всех обнаруженных в Англии и Уэльсе и значительно больше, чем в Корнуолле, который тоже весьма богат подобными памятниками.