— Вы что, по-настоящему злитесь?
— Сладко было с ней целоваться?
— Я ж думал, что она — это вы.
— И долго вы так думали?
— Секунд десять.
Рванула мою руку вниз.
— Врун.
Но в углах ее губ появилась улыбка. Мы очутились у естественной скальной стены; одинокая сосенка, крутой спуск к обрыву. Стена надежно укрывала нас от соглядатаев с острова. Под сенью жидкого, потрепанного ветрами деревца был расстелен темно-зеленый коврик, на котором стояла еще одна корзинка. Оглядевшись, я заключил Жюли в объятия. На сей раз она позволила поцеловать себя, но почти сразу же отвела лицо.
— Мне так хотелось выбраться к вам вчера.
— Жаль, что не вышло.
— Пришлось отпустить ее одну. — Сдавленный вздох.
— Все время ноет, что мне самое интересное и важное достается.
— Ну ничего. Теперь у нас весь день впереди.
Поцеловала сырой рукав моей рубашки.
— Нам надо поговорить.
Сбросила туфли и, подогнув под себя ноги, уселась на коврик. Над кромкой синих гольфов торчали голые коленки. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что платье у нее белое, но покрытое частым мелким узором из розочек. Глубокий вырез приоткрывал ложбинку меж грудей. В этом одеянии она казалась доверчивой, как школьница. Бриз трепал пряди волос за ее плечами, точно на пляже в день, когда она звалась Лилией, — но тот ее облик уже отхлынул, будто волна с галечного берега. Я сел рядом, она потянулась за корзинкой. Ткань обрисовала линию груди, хрупкую талию. Повернулась лицом ко мне, наши глаза встретились; гиацинтово-серая радужка, скошенные уголки — засмотрелась на меня, забылась.
— Ну, приступим. Спрашивайте о чем хотите.
— Что вы изучали в Кембридже?
— Классическую филологию. — И, видя мое удивление:
— Специальность отца. Он, как и вы, был учителем.
— Был?
— Погиб на войне. В Индии.
— Джун тоже классичка?
Улыбнулась.
— Нет, это меня принесли в жертву, а ей разрешили выбирать занятие по вкусу. Иностранные языки.
— Какого года выпуск?
— Прошлого. — Хотела что-то добавить, но передумала, подсунула мне корзинку. — Взяла что успела. Жутко тряслась, что они заметят. — Я обернулся; стена наглухо отрезала нас от острова. Увидеть нас можно было, лишь вскарабкавшись на самый верх утеса. Жюли вынула из корзины потрепанную книжечку в черном, наполовину кожаном переплете, с зеленым мраморным узором в «окошечках». Титульный лист гласил: Quintus Horatius Flaccus, Parisiis.
— Это Дидо Эне.
— Кто таков? — Издана в 1800 году.
— Знаменитый французский печатник.
Перелистнула страничку. На форзаце — каллиграфическая дарственная надпись: «Любимой учительнице мисс Джулии Холмс от «балбесок» из 4-го «Б». Ниже следовало около пятнадцати подписей: Пенни О Брайен, Сьюзен Смит, Сьюзен Маубрей, Джейн Уиллингс, Лия Глюкстайн, Джин Энн Моффат…
— Что это за школа?
— Сперва посмотрите сюда.
Шесть или семь писем. Адресованы «Морису Кончису, эсквайру, для мисс Джулии и мисс Джун Холмс, Бурани, Фраксос, Греция». Штемпеля и марки английские, современные; посланы из Дорсета.
— Прочтите какое-нибудь.
Я вынул из верхнего конверта листочек. Типографский бланк «Эйнсти-коттедж, Серн-Эббес, Дорсет». Торопливые каракули:
Милочки, я аж запарилась с этой праздничной суматохой, а вдобавок ввалился мистер Арнольд, ему не терпится дорисовать портрет. Кстати, звонил догадайтесь кто — Роджер! он в Бовингтоне, напросился в гости на выходные. До того расстроился, что вы за границей — ему никто не сказал. По мне, он стал гораздо обходительней, а был такой надутый. И произведен в капитаны!! Я просто не знала, чем бы его занять, и пригласила на ужин дочку Дрейтона с братом, получилось чудесно. Билли вконец разжирел, старый Том говорит, это трава виновата, и я попросила дочку Д. пару раз проехаться на нем, надеюсь, вы не против…
Я заглянул в конец. Подписано: «Мама». Жюли состроила гримаску:
— Извиняюсь.
Протянула еще три письма. Первое, очевидно, от школьной коллеги — сплетни о знакомых, об учебных мероприятиях. Второе — от подруги, которая подписывалась «Клэр». Третье — для Джун, из лондонского банка, с уведомлением, что «перечисленные 100 фунтов стерлингов» получены 31 мая. Я запомнил обратный адрес: банк Баркли, Ингландслейн, Лондон С.-З. III. Управляющего звали П. Дж. Фирн.
— И вот.
Ее паспорт. Мисс Дж. Н. Холмс.
— Что значит «Н»?
— Нилсон. Фамилия предков по материнской линии. На развороте рядом с фотографией были указаны анкетные данные.
«Профессия: учитель. Дата рождения: 16.01.1929. Место рождения: Уинчестер.»
— Отец ваш в Уинчестере служил?
— Старшим преподавателем в тамошней классической школе.
«Страна проживания: Англия. Рост: 5 ф. 8 д. Глаза: серые. Волосы: русые. Особые приметы: на левом запястье шрам (имеет сестру-двойняшку)». В низу страницы — образец подписи: аккуратный наклонный почерк. Я заглянул на листки с заграничными визами. Прошлым летом дважды была во Франции, один раз — в Италии. Разрешение на въезд в Грецию выдано в апреле; отметка о въезде от 2 мая, через Афины. В прошлом году в Грецию не ездила. 2 мая, повторил я про себя; значит, он уже тогда начал готовиться.
— В каком колледже вы учились?
— В Джертоне.
— Вы должны знать старую мисс Уэйнрайт. Доктора Уэйнрайт.
— По Джертону?
— Знаток Чосера. Из Ленгленда. — Она потупилась, потом, слабо улыбаясь, подняла голову: ее на мякине не проведешь. — Простите. Ладно, вы учились в Джертоне. А работали где?
Она назвала известную женскую классическую школу в Северном Лондоне.
— Что-то не верится.
— Почему?
— Не престижно.
— Я за престижем не гналась. Хотела жить в Лондоне. — Ткнула пальцем в рисунок платья. — Не думайте, что это мой стиль.
— Зачем вам нужно было в Лондон?
— В Кембридже мы с Джун участвовали во множестве спектаклей. У нас обеих была работа, но…
— А у нее какая?
— Реклама. Автор текстов. Эта среда мне не по нраву. Особенно мужчины.
— Я вас перебил.
— Я к тому, что мы с Джун не слишком-то свою работу любили. Записались в столичную любительскую труппу «Тависток». У них маленький зал в Кэнонбери…
— Да, я слыхал.
Я облокотился на коврик, она сидела прямо, подпираясь вытянутой рукой. За ее спиною лизало небесную лазурь темно-синее море. Над головой шелестел в сосновой кроне ветерок, поглаживал кожу, точно теплое течение. Ее новое, истинное «я», простое и строгое, было упоительнее прежних. Я понял, чего мне до сих пор недоставало: сознания, что она такая, как все, что она доступна.