— Разве с самого начала не видно было, что я никакой не актер?
— Вовсе нет. Я решила, что актер, причем гениальный. Виртуозно играете человека, который не способен играть. — Перевернулась на живот, макушкой ко мне. — Мы давно поняли: его первоначальная посылка — мы-де водим вас за нос — ложна. Согласно сценарию, мы обманываем вас. Но на деле куда сильнее обманываемся сами.
— Сценарий существует?
— Да, только нигде не записан. Морис командует, когда нам появляться, когда исчезать — будто ремарки «Входит», «Выходит». Задает настроение той или иной сцены. Иногда диктует реплики.
— Например, для вчерашней теологической дискуссии?
— Да. Я заранее выучила, что говорить. — Извиняющаяся мина. — Правда, я почти со всеми доводами согласна.
— Но в остальном вы действуете экспромтом?
— Он не устает повторять: если повернется не совсем так, как задумано, ничего страшного. Главное, чтоб общий замысел не пострадал. Это к вопросу об актерской технике, — добавила она. — Как ведет себя человек, когда сталкивается с непостижимым. Я вам рассказывала. Он считает, иначе можно провалить роль.
— Очевидно одно. Он нагнетает впечатление, что между мною и вами воздвигнуты всевозможные препятствия. А потом спокойно следит, как мы эти препятствия преодолеваем.
— Сперва и речи не было о том, что вы в меня влюбитесь — ну, от силы чуть повздыхаете, как полагалось в эпоху первой мировой. Но уже к следующей субботе он намекнул, что неплохо бы как-то примирить мое фальшивое «я» пятнадцатого года издания с вашим, истинным, года пятьдесят третьего. Спросил, что я стану делать, если вы пожелаете меня поцеловать. — Передернула плечами. — На сцене часто приходится целоваться. Ну, я и ответила: «Если совсем уж к стенке припрет». До воскресенья я не успела нащупать рисунок роли. Потому и разыграла ту кошмарную сцену.
— Вовсе не кошмарную.
— Тот первый разговор с вами. Я была просто в шоке. В настоящем театре ни разу так не мандражировала.
— Но все-таки позволили себя поцеловать.
— Мне показалось, иначе все рухнет. — Я любовался изгибом ее спины. Она задрала вверх ногу в синем гольфе, уткнулась подбородком в ладони, избегая глядеть на меня. — Похоже, он воспринимает мир как математическую формулу, — сказала она. — Икс — это мы втроем, и нас можно всунуть в любую часть уравнения. — Помолчала. — Нет, соврала маленько. Мне стало интересно, что я почувствую, когда вы меня поцелуете.
— Несмотря на гадости, которые он про меня наговорил.
— До того воскресенья он не говорил гадостей. Хотя и твердил, чтоб я не принимала вас особенно близко к сердцу.
Она разглядывала коврик. Над нами запорхала желтая бабочка, улетела прочь.
— Объяснил, почему?
— Да. В какой-то момент мне, возможно, придется вас… отваживать. — Потупилась. — Когда для вас наступит срок влюбиться в Джун. Точно как в глупой книжке «Сердца трех». Ее герой, поэт, быстро менял привязанности. Одна сестричка зазевалась, другая воспользовалась ситуацией и… понятно? Морис жутко вас кроет, пока мы с ним втроем, — добавила она. — Будто просит у гончих прощения, что лиса такая ледащая подвернулась. А это уж последнее дело. Особенно когда облава в разгаре. — Вскинула глаза. — Помните монолог, который он сочинил для Лилии — что вы пишете бездарные стихи? Шуток не понимаете и все такое? Могу поспорить, он не только вас, но и меня имел в виду.
— С чего ж ему нас обоих унижать? Помедлила.
— Думаю, «Сердца трех» тут ни при чем. Но есть куда более известное литературное произведение, и оно очень даже при чем. — Выждала, не догадаюсь ли я, и шепнула: — Вчера днем, после моей выходки. Один волшебник как-то уже посылал юношу за дровами.
— Мне не пришло в голову. Просперо и Фердинанд.
— Я вам читала отрывок.
— Во время первого визита он прямо сослался на «Бурю». Я тогда и не подозревал о вашем существовании. — Она почему-то отводила глаза. Впрочем, нетрудно понять, почему, учитывая финал шекспировской пьесы. Я тоже понизил голос: — Не предполагал же он, что…
— Нет. Просто… — Покачала головой. — Хотел подчеркнуть, что я — его рабыня, а вы — гость.
— Свой Калибан у него точно имеется.
Вздохнула.
— Имеется.
— Кстати. Где ваше укрытие?
— Николас, я не могу вам показать. Если за нами следят, все откроется.
— Это рядом?
— Да.
— Ну хоть скажите, где. — Она как-то нехорошо смутилась; опять спрятала глаза. — Вдруг вам понадобится защита.
Улыбнулась.
— Если б нам грозила реальная опасность… мы б с вами сейчас тут не беседовали.
— В чем дело? Вы дали обещание.
— И выполню его. Только не теперь, прошу вас. — Верно, она расслышала в моем голосе нотки досады: подалась вперед, погладила меня по руке. — Извините. Я за этот час успела столько раз обмануть доверие Мориса. Пусть ему хотя бы последнее останется.
— Это так принципиально?
— Да нет. Он, правда, собирался как-нибудь позабавить вас с помощью нашего укрытия. Не знаю точно, как.
Я был озадачен, несмотря на то, что этот отказ свидетельствовал об ее искренности; исключение, подтверждающее правило. На всякий случай я помолчал — лжецы молчания не выносят. Но она выдержала испытание.
— С местными вы не общаетесь?
— А с кем общаться? С Марией — смешно. От нее, как от Джо, слова не добьешься.
— А команда яхты?
— Обычные греки. Вряд ли они догадываются, что тут творится. Джун вам говорила, что за вами скорей всего и в школе шпионят? — внезапно спросила она.
— Кто?
— Морис однажды нам сообщил, что вы чураетесь других учителей. И они вас не жалуют.
Я сразу подумал о Димитриадисе; до чего все-таки странно, что этот заядлый сплетник помалкивает о моих походах в Бурани. Кроме того, я действительно чурался учителей. Он был единственным из них, с кем я болтал на внеслужебные темы. Какое счастье: я и ему соврал, что Алисон не смогла прилететь — не из проницательности, а остерегаясь грязных шуточек.
— Нетрудно вычислить, кто это.
— С чем я никогда не могла смириться — с Морисовой страстью подглядывать. У него на яхте кинокамера. С увеличительной насадкой. Якобы для птиц.
— Ну, пусть только старый хрыч…
— На виллу он ее не берет. Не иначе, это просто его пятьдесят лохматая уловка.
Вглядевшись пристальнее, я заметил в ней признаки внутренней борьбы, неуверенности, точно она надеялась вытянуть из меня нечто, идущее вперекор всему нашему разговору. Я вспомнил, что говорила о ней сестра; и наудачу спросил:
— И все же вы хотите продолжать?