— Черт возьми! — вскрикнул вдруг Броуди. — Так войдите же и сделайте, что нужно. Раз вы уже здесь, отчего этим не воспользоваться.
Ренвик медленно воротился к двери и сказал с вежливостью, бесившей Броуди:
— Раз вы просите меня, я это сделаю, но имейте в виду — сделаю только ради вашей жены. — И, протиснувшись в дверь мимо все еще загораживавшей ее высокой фигуры, торопливо поднялся наверх.
Броуди, оторопевший и взбешенный, остался один в передней. Он сердито сдвинул брови, в замешательстве потер подбородок, протянул было руку, чтобы запереть дверь на улицу, но передумал, решив, что закрывать дверь за Ренвиком — для него унижение.
— Пускай сам закроет ее за собой, — пробурчал он. — Во всяком случае, он проторчит здесь недолго. Скоро уйдет и больше его ноги здесь не будет.
Он хмуро смотрел в открытую дверь на щегольской экипаж доктора, дожидавшийся у ворот, завистливым глазом отмечая точеные ноги жеребца, его мускулистую спину, красивый изгиб шеи. Он легко определил стоимость и этого великолепного животного, и дорогого кабриолета, и нарядной ливреи кучера, даже его шляпы с кокардой, ловко сидевшей на голове, и это наглядное доказательство чужого богатства было для него горше желчи. Он резко отвернулся, стал мерять шагами переднюю. «Да сойдет он когда-нибудь вниз или нет? — твердил он мысленно. — Что он делает там столько времени?» Он нетерпеливо строил догадки, что происходит наверху, его корчило при мысли об этом осмотре. Хотя он не жил больше с женой, бесцеремонно выгнав ее из спальни, мысль, что другой мужчина трогает ее, приводила его в ярость. Жена его была старая, изможденная, одряхлевшая женщина, но ведь она оставалась все же его собственностью, его имуществом, его движимостью. Эта собственность ему никогда не понадобится, он не будет больше пользоваться ею, но она целиком должна принадлежать ему. Такова была его психология, и, живи он в другом веке, он, вероятно, убивал бы каждую любовницу, надоевшую ему, для того, чтобы она не досталась кому-нибудь другому. Сейчас его уже начинали терзать постыдные и нелепые подозрения.
— Клянусь богом, если он сейчас не сойдет, я сам поднимусь наверх!
Но он не пошел наверх. Что-то в холодном высокомерии Ренвика действовало на него подавляюще, и хоть он ни перед кем не знал страха, но интеллект Ренвика был настолько выше его собственного, что он побеждал, даже смирял его. Всякий смелый и утонченный характер вызывал в нем легкое пренебрежительное недоверие, прелюдию ненависти, необузданной антипатии, лишавшей его и той доли рассудка, какая обычно руководила его поступками.
Он бесновался в передней до тех пор, пока, прождав с полчаса, не услышал на лестнице шагов Ренвика. Следя, как доктор медленно сходит по ступеням, он почувствовал, что должен выразить вслух свое возмущение.
— Вы, кажется, уверяли, что вы человек занятой, — усмехнулся он, — а сколько времени сидели там!
— Для последнего визита это не долго, — возразил невозмутимо Ренвик.
— Ну, что же у нее такое? — перебил Броуди. — Уж, конечно, вы там вбивали ей в голову разные фантазии.
— Вам следует, — продолжал доктор спокойна, словно не слыша этого замечания, — завтра же непременно пригласить вашего домашнего врача. Если желаете, я могу с ним поговорить о больной. Жена ваша нуждается в постоянном заботливом уходе.
Броуди недоверчиво уставился на него, потом насмешливо фыркнул.
— Теперь уж ей, оказывается, и сиделка нужна? — воскликнул он.
— Непременно. В том случае, конечно, — добавил хладнокровно Ренвик, — если это вам по средствам.
Броуди усмотрел в этих словах доктора оскорбительный намек.
— Без дерзостей! — сказал он, тяжело дыша. — Я спрашиваю, чем она больна.
— Рак матки, так далеко зашедший, что он неизлечим, — сказал с расстановкой Ренвик.
У Броуди при этом ужасном слове отвисла нижняя челюсть.
— Рак, — проговорил он. — Рак! — Несмотря на железное самообладание, он немного побледнел. Но сделал попытку скрыть свое волнение.
— Ложь! — крикнул он громко. — Это вы придумали нарочно мне в отместку. Вы хотите меня запугать вашей проклятой выдумкой.
— Я очень хотел бы, чтобы это была неправда, но я убедился окончательно, что диагноз мой верен, — сказал грустно Ренвик. — Бедной женщине ничем больше нельзя помочь, только облегчать ее страдания, и ей уже никогда не встать с постели, на которой она лежит сейчас.
— Не верю я вам! — крикнул Броуди. — Для меня ваше мнение вот чего стоит. — Он громко, точно бичом, щелкнул пальцами под самым носом Ренвика. Его волновало не столько несчастье, может быть, грозившее его жене, сколько унизительное положение, в которое, как он воображал, хочет поставить его доктор.
— Я обращусь к более опытному врачу, чем вы, — воскликнул он. — К моему собственному домашнему врачу. Он на целую голову выше вас. Если она больна, он ее вылечит.
Ренвик наклонил голову.
— От души надеюсь, что он это сделает. Но должен вас предупредить, — добавил он сурово, — что основным условием всякого лечения является покой для больного, отсутствие каких бы то ни было волнений.
— Спасибо, хоть и не за что! — грубо крикнул Броуди. — Ну-с, сколько вам полагается за всю эту музыку? Сколько вам уплатить за то, что вы велели ей лежать в постели? — и он сунул руку в карман.
Доктор, уже на пути к дверям, обернулся и сказал с проницательным взглядом, выдававшим его осведомленность относительно бедственного материального положения Броуди:
— Нет, нет! Я ничего не возьму от вас при нынешних ваших обстоятельствах. Я об этом и не думал. — Он сделал паузу и прибавил: — Так имейте в виду, я не приеду больше, пока меня не позовут.
И с этими словами он вышел.
Сжав кулаки, Броуди в бессильной ярости смотрел вслед удалявшейся фигуре доктора. И только когда кабриолет скрылся из виду, ему пришел в голову подходящий ответ.
— Пока его не позовут! — крикнул он. — Как бы не так! Ноги его больше не будет в моем доме! Проклятый нахал! Не верю ни одному слову из того, что он тут наплел! Все это ложь! Сплошная ложь! — твердил он, как бы желая убедить самого себя.
Он стоял в передней, не зная, что делать, и, несмотря на все его напускное презрение к диагнозу Ренвика, слово «рак» во всем своем жутком значении жгло ему мозг. Рак матки! Самая отвратительная из форм этой ужасной болезни! Он усиленно делал вид, что не верит, а между тем уверенность уже просочилась в его душу, властно охватила ее.
Понемногу он начинал вспоминать доказательства, достаточно убедительные сами по себе. Значит, ее больной вид не был притворным, а все, что она проделывала в спальне, крадучись, тайком от него, — не неприличием, а горестной необходимостью.
Вдруг его поразила ужасная мысль: а что, если болезнь заразительна и перешла к нему? Ничего не зная о способах заражения, он раздумывал, мог ли он заразиться, и воспоминания о прежней физической близости с женой, об их соприкосновениях нахлынули на него, вызывая в нем ощущение нечистоты. Он невольно окинул взглядом свое мускулистое тело, словно ища уже на нем зловещих признаков болезни. Осмотр его успокоил, но эта мысль вызвала легкий прилив негодования на жену. «Неужели она не могла лучше следить за собой?» — пробормотал он, как будто она была до известной степени сама виновата в своей болезни. Он встряхнулся, вздохнул всей могучей грудью, стремясь избавиться от гнетущих и противоречивых мыслей.