— Откуда это? — крикнул Броуди громко и повелительно. — Кто его прислал?
— Не знаю, папа, — ответила Мэри искренно, потому что эти таинственные подарки действительно ни разу не сопровождались запиской, и она могла только догадываться, смутно и радостно, что они от Ренвика.
— Знаешь, негодница! — зарычал он. — Иначе ты бы его не спрятала!
Глядя на нее с злобным недоумением, он вспомнил вдруг о депутации благочестивых и самоуверенных дам из церковного комитета, явившейся к его жене во время ее болезни с фруктами и вареньем.
— Наверное, это прислала какая-нибудь из тех поганых, слезливых святош? Так мы уже получаем милостыню, пользуясь городской благотворительностью?! Вот до чего дошло? Ты наверное делаешь жалобную мину для того, чтобы они тебя жалели. О боже, да они скоро еще вздумают нам посылать суп и религиозные брошюры!
Он грубо вырвал виноград из рук Мэри, презрительно повертел его перед глазами и тут только сообразил, что эти изысканные фрукты стоят очень дорого и никакой церковный комитет не мог их послать. Ироническая усмешка медленно поползла по его лицу, и он воскликнул:
— Нет, я догадываюсь, в чем тут дело. Тебе не известно, кто их послал? Это, что называется, от неизвестного благодетеля! Всемогущий боже! Так ты опять принялась за старое, потаскуха! Начинаются подношения от любовников! Фу, меня тошнит от этой мерзости!
Он посмотрел на Мэри с отвращением, но она спокойно и стойко встретила его взгляд, и только бедная Несси проявляла признаки испуга и огорчения, к счастью, им незамеченные.
— Но ты их есть не будешь! — закричал он грубо. — Нет, ни единой ягодки не отведаешь. Можешь облизываться на них сколько угодно, но ты их не коснешься. Вот что я с ними сделаю! И, произнеся эти слова, он швырнул виноград на пол и яростно наступил на него своим тяжелым башмаком, так что сок брызнул во все стороны. Раздавил его в темную массу, которая, как кровь, залила серый линолеум.
— Вот тебе! — орал он. — Вот как я поступаю! Путь мой горек, но я с него не сверну. Жаль, что я не могу раздавить вот так же, как этот виноград, того скота, что послал его! Я бы с удовольствием поступил с ним так, кто бы он ни был… Вот, теперь тебе придется здесь убрать, это тебе полезно, работа отвлечет твои мысли от мужчин, успокоит твой зуд, шлюха! — И, говоря это, он разбрасывал ногой остатки винограда по всей кухне. Потом, схватив Мэри за плечи, нагнулся к самому ее лицу и грубо прошипел:
— Мне все твои штуки понятны, моя красавица, но не заходи слишком далеко, помни о том, что с тобой уже раз случилось. — Сказав это, он оттолкнул ее от себя с такой силой, что она ударилась о стену и оставшись на месте, с краской унижения на щеках безмолвно смотрела на отца.
Через минуту он повернулся к Несси и совершенно другим голосом, мягким, умильным, почти заискивающим, который он нарочно сделал таким, чтобы этим контрастом больше уязвить Мэри, сказал:
— А ты, доченька, не обращай внимания на то, что тут говорилось, да и на нее тоже. Тебе и совсем даже лучше с ней не разговаривать, разве только, когда тебе что-нибудь понадобится. Эти вещи тебя не касаются. Да и пора нам с тобой идти: если не поторопишься, опоздаешь в школу, а этого никак нельзя!
Он взял Несси за руку и с подчеркнутой ласковостью увел ее из кухни. Уходя в переднюю, Несси успела бросить испуганный и виноватый взгляд на сестру. Когда за обоими захлопнулась дверь на улицу, Мэри тяжело перевела дух.
Она откачнулась от стены, к которой толкнул ее отец, и, с сожалением глядя на загрязненные, разбросанные по полу остатки винограда, которым Несси не придется полакомиться, все же подумала с некоторым облегчением, что произошедшая сейчас неприятная сцена и ее унижение не оттолкнули от нее Несси. Слова, брошенные ей в лицо отцом, обидели ее нестерпимо, и, вспоминая его несправедливость к ней, она закусила губу, чтобы удержать горячий поток гневных слез. Не имея никаких доказательств, она чутьем угадывала, что это доктор Ренвик по доброте своей прислал ей виноград, да и все прежние подарки. А теперь и глубокое чувство благодарности к нему, и ее самоотверженная забота о Несси — все было опоганено, затоптано в грязь отцом, так грубо истолковавшим ее поведение. Ей снова дали почувствовать ее положение в глазах света, безжалостно напомнили о пятне, которое, видно, не снимется с нее в этом городе до самой ее смерти.
Слегка вздрогнув, она отогнала эти мысли и принялась убирать со стола, потом снесла тарелки в посудную и медленно начала мыть и перетирать их. Работая, она старалась думать не о себе, а о Несси и утешала себя мыслью, что Несси как будто немного окрепла за последнее время, хотя и продолжает заниматься подолгу и через силу, что она ест лучше и ее худые щеки начинают округляться. Мэри готова была вынести что угодно, только бы уберечь Несси, увидеть ее здоровой и счастливой. Для нее было высшей радостью то, что она могла немного приодеть Несси из собственных скромных сбережений, которые привезла с собой в Ливенфорд. Ее тешила мысль, что девочка не имеет больше того запущенного вида, в каком она застала ее, когда приехала.
Вытерев и поставив на полку последнюю тарелку, она пришла в кухню с ведром горячей воды и тряпкой, опустилась на колени и принялась мыть пол. Занятая этим делом, она вдруг представила себе, какое было бы лицо у Ренвика, если бы он мог увидеть ее в эту минуту, увидеть плачевный результат его щедрости. Но при этой мысли она не усмехнулась, а снова вздохнула и подумала, что надо будет попросить его прекратить эти великодушные подарки. Со времени ее первого посещения она виделась с ним два раза и с каждым разом все больше понимала, какое горячее участие он принимает в Несси. Но она почему-то стала бояться свиданий с ним, бояться того непонятного чувства, которое охватывало ее всякий раз, когда она встречала внимательно-ласковый взгляд его темных глаз. Внезапно ей пришли на память слова отца, и даже наедине с собой она зажмурилась от стыда, с отчаянием спрашивая себя, какого же рода чувство она питает к этому человеку, который всегда относился к ней так дружески, с такой добротой. Пожалуй, это хорошо, что он скоро уедет из Ливенфорда, и кончатся ее неуверенность и душевное смятение.
Однако, когда она подумала о его отъезде, лицо ее почему-то затуманилось. И даже тогда, когда она, вымыв пол, села к столу чинить одежду Несси, мысли о Ренвике не оставляли ее. Он сказал, что ее жизнь должна вместить целую галерею картин, но в настоящее время вся ее галерея состояла из одной лишь картины: его портрета. Кухня, раньше такая грязная и запущенная, сияла теперь безупречной чистотой. Такой же безупречный порядок царил во всем доме. Ее главная работа на сегодняшний день окончена. А между тем она не в состоянии ни сесть за книгу, ни заняться или развлечься чем-нибудь другим, как он советовал, — она способна только сидеть и думать о нем. Нет, это просто невероятно!
Правда, что касается развлечений, возможности у нее были довольно-таки ограниченные. Хотя ее возвращение не вызвало никакого волнения на поверхности жизни города, она все же избегала людей, и в последнее время у нее вошло в привычку выходить из дому только после наступления сумерек. Один-единственный раз отступила она от этого правила — когда ездила в Дэррок на могилу, в которой были похоронены вместе Денис и их ребенок. Тот же самый поезд мчал ее в Дэррок, по тем же улицам звучали ее унылые шаги, но на вывеске «Погребка» красовалась уже другая фамилия, а доктор, к которому она обратилась в тот день ее последней печальной поездки в Дэррок, также исчез во мраке неведомого, послушный зову судьбы. Стоя на коленях у могилы (находившейся на склоне Дэррокского холма), Мэри не испытывала бурного прилива горя, только тихую печаль, рожденную, главным образом, мыслями о ребенке, лежавшем здесь, так близко и вместе с тем навеки разлученном с нею. Казалось странным, что тельце этого ребенка, такое трепетно-живое, так энергично шевелившееся в ее теле, теперь лежит зарытое в земле, навеки оторванное от тела матери.