Уже бегом он вернулся к коробке предохранителей и стал выдергивать длинные трубчатые предохранители. Он успел выдернуть почти все, пока не погасли огни в подвале. Он ощупью нашел дорогу к люку канализации, освещаемому теперь только дрожащим светом горящей бумаги.
Он сел на край, свесив ноги, а затем медленно сполз вниз. Когда его голова опустилась ниже уровня пола, он уперся коленями в края шахты, чтобы удержаться, и вытянул руки над головой. Работа шла медленно. Двигаться было тесно. Свет от огня стал ослепительно ярким, а треск пожара наполнял его уши. Вот его пальцы нащупали край отверстия и двинулись дальше, пока не схватили решетчатую крышку люка. Он медленно потянул ее на себя, удерживая ее тяжесть мышцами спины и шеи. Когда, по его расчету, дальний край крышку был готов встать на место, он сделал последний отчаянный рывок.
Крышка упала на место со звоном, больно ударив Ричардса по запястьям. Ричардс расслабил колени к скатился вниз, как мальчишка с горы. Труба была покрыта слизью, и он беспрепятственно проехал около двенадцати футов до того места, где труба поворачивалась горизонтально. Удачно ударившись ногами, он встал, как пьяница, прислонившийся к фонарному столбу. Но попасть в горизонтальную часть он не мог. Изгиб трубы был слишком крутым.
Клаустрофобия разрасталась, наполняла рот, душила. «В западне», стучало в мозгу. «В западне, в западне, в западне».
Пронзительный крик поднимался в горле, и он подавил его.
«Успокойся. Конечно, это очень банально, очень избито, но нужно сохранять спокойствие здесь, внизу. Спокойствие. Поскольку мы тут, внизу трубы, и мы не можем подняться вверх, и не можем спуститься, а если проклятый нефтяной бак взорвется, из нас получится замечательное фрикасе, и…»
Он стал медленно крутиться вокруг себя, пока не уперся в трубу грудью. Покрывавшая трубу слизь облегчала его движения. В трубе было теперь очень светло и становилось теплее. Решетчатая крышка отбрасывала тень, как от тюремной решетки, на его напряженное лицо.
Лежа теперь на груди, животе и чреслах, с коленями, согнутыми в нужном направлении, он смог скользнуть чуть ниже, так что его ступни и лодыжки вошли в горизонтальную часть колена трубы, а сам он оказался в коленопреклоненной позе. Все равно недостаточно. Его ягодицы упирались в твердое керамическое покрытие над входом в горизонтальную часть.
Ему слышались смутные выкрики команд за мощным треском огня, но это могло быть воображение, обостренное и разгоряченное сверх всякого предела.
Он стал двигать мышцами бедра и голени в утомительном раскачивающемся ритме, и мало-помалу колени стали отъезжать из-под него. Он вновь протиснул руки вверх, чтобы освободить себе место, и теперь лицо его лежало прямо на слизи. Он вот-вот мог пролезть. Он как мог изогнул спину и начал отталкиваться руками и головой, единственным, чем он мог действовать в качестве рычага.
Когда он уже стал думать, что места недостаточно и что он так и останется растянутым здесь, не в состоянии двинуться ни в одну сторону, его бедра и ягодицы вдруг проскочили в отверстие горизонтальной части, как пробка от шампанского сквозь узкое бутылочное горлышко. Он мучительно больно оцарапал поясницу, когда его колени ушли из-под него, а рубашка задралась до самых лопаток. Он оказался в горизонтальной трубе – за исключением головы и рук, выгнутых назад под выворачивающим суставы углом. Извиваясь, он просунулся весь и застыл, задыхающийся, с потеками слизи и крысиного помета на лице, с содранной и кровоточащей спиной.
Эта труба была еще уже; его плечи задевали стенки каждый раз, как грудь поднималась при дыхании. Слава Богу, что я недоедал.
Задыхаясь, он стал пятиться в черную неизвестность трубы.
Счет продолжается…
Он продвигался медленно, как крот, примерно пятьдесят ярдов по горизонтальной трубе, пятясь вслепую. В этот момент нефтяной бак в подвале ИМКА взорвался с ревом, вызвавшим такую вибрацию сочувствия в трубах, что его барабанные перепонки едва не лопнули. Возникла мертвенно-желтая вспышка, как будто воспламенилась куча фосфора. Она побледнела, отбрасывая мерцающий розовый отблеск. Несколько минут спустя волна горячего воздуха ударила его в лицо, заставив болезненно поморщиться.
Видеокамера в кармане куртки подпрыгивала и раскачивалась, когда он попытался пятиться быстрее. Труба вбирала жар яростного взрыва и огня, бушевавшего где-то над ним, как кастрюля вбирает жар газовой конфорки. Ричардс не чувствовал никакой потребности быть испеченным здесь, как картофель в духовке.
Пот катился по его лицу, смешиваясь с уже лежащими на нем черными полосами грязи и делая его похожим в восковом угасающем мерцании отраженного огня на индейце, вышедшего на тропу войны. К стенкам трубы было горячо прикоснуться.
Как кальмар, Ричардс проталкивался на локтях и коленях, а его ягодицы при каждом движении шлепались о верх трубы. Дыхание вырывалось резкими, по-собачьи короткими всхлипами. Воздух был горячим, полным масляного вкуса нефти, затруднявшим дыхание. Головная боль разлилась по черепу, отдаваясь острой болью в глазах. «Я здесь зажарюсь. Я зажарюсь». Вдруг его ноги повисли в воздухе. Ричардс попытался заглянуть через свои ноги назад и увидеть, что там, но сзади было слишком темно, а глаза были слишком ослеплены светом впереди. Надо было рисковать. Он пятился, пока колени его не оказались у конца трубы, а потом осторожно перегнул их.
Его ноги вдруг очутились в воде, шокирующе холодной после жары в трубе.
Новая труба шла под прямым углом к той, по которой только что пролез Ричардс, и была гораздо шире – достаточно широкой, чтобы стоять согнувшись. Густая, медленно текущая вода поднималась выше щиколоток. Он задержался на минуту, чтобы оглянуться на крошечный мягко светящийся отраженным отблеском пожара круг трубы. То обстоятельство, что хоть какой-то отблеск был виден на этом расстояний, говорило, что это, действительно, был очень большой взрыв.
Ричардс с неохотой заставил себя признать, что в их обязанности входило допустить, что он скорее выжил, чем погиб в аду подвала, но, может быть, они не обнаружат, каким образом он выбрался, до того, как пожар будет взят под контроль. Это выглядело как разумное допущение. Но раньше казалось разумным и допущение, что они не могли выследить его в Бостоне.
Может быть, они и не выследили. В самом деле, что ты видел?
Нет. Это были они. Он знал. Охотники. От них исходил даже запах зла. Он вознесся к его пятому этажу на незримых душевных потоках.
Мимо него по-собачьи проплыла крыса, сверкнув глазами.
Неловко шлепая, Ричардс направился за ней в том направлении куда текла вода.