— Я знаю, ты — Алли-Изгнанница, но мне всё равно. Если ты сделаешь со мной что-то плохое, то, наверно, я этого заслуживаю.
Но Алли лишь обняла малышку и прижала к себе. Алли не была чадолюбива, но девочка нуждалась в утешении — бедняжке довелось увидеть (а возможно, и делать) вещи, от которых у живых людей волосы встали бы дыбом.
— Как тебя зовут? — спросила Алли.
— Все называют меня Лейси.
Ну конечно. Шнурки [35] на башмачках девочки развязались — должно быть, в таком виде она и прибыла в Междумир.
— Что здесь произошло, Лейси?
Малышка закрыла глаза.
— Он приказал нам это сделать!
И хотя Алли заранее знала ответ, она всё же обязана была спросить:
— Кто приказал?
— Милос.
Теперь пришёл черёд Алли отвернуться, закрыть глаза и переварить эти сведения. Подумать только, когда-то она доверяла этому парню! Он ей нравился, очень нравился! Но кто же мог знать, что в глубине его сердца живёт такая страшная тьма? Откуда ей, Алли, было знать, что он станет... Она не могла даже мысленно произнести это слово. Девушка ещё отчаянней прижала к себе Лейси и спросила:
— Зачем?
— Потому что нам нужно ещё, — пояснила Лейси. — Всё больше, больше и больше. Он так говорит.
— Больше чего?
И в первый раз за всё время Лейси глянула Алли прямо в глаза, словно пытаясь что-то прочесть в них.
— Больше нас, — ответила она. — Больше послесветов. Они не сияют, как послесветы, ну, то есть, пока ещё не сияют, но когда проснутся, будут совсем как мы.
Страшная правда нахлынула на Алли, ударила её с такой силой, что она провалилась бы в самый центр Земли, если бы не стояла на мёртвом пятне.
Больше послесветов...
Вот теперь ей всё окончательно стало ясно. Девушку объял ужас.
— Милос, Лосяра и Хомяк делают так, чтобы они перешли, а мы потом должны схватить и держать, пока они ещё не исчезли, — продолжала объяснять Лейси. — И мы держим, а они засыпают. Но я знаю, что это нехорошо!
Алли была уверена, что эту идею, безусловно, выдвинула Мэри, но девочке она об этом говорить не стала. Алли побывала в мозгу у Мэри. Она видела, что все эти трагедии — лишь крохотная часть того кошмара, который самозваная королева послесветов уготовала живому миру. Знал ли Милос о «великом замысле» Мэри? И кто он теперь — что-то вроде тёмного апостола?
— Сколько? — спросила Алли. — Сколько детей вы... вот так... забрали?
— Почти двести, но это не конец, — сказала Лейси. — Будет больше. Гораздо больше.
У Алли мурашки по коже побежали, как будто она была человеком из плоти и крови.
— Я попаду в ад! — заплакала Лейси.
— Нет. Это не твоя вина. И потом — ты ведь больше никогда не станешь этого делать, так ведь?
Лейси глянула на неё полными слёз глазами и помотала головой.
— Ну вот, — сказала Алли. — Ты раскаялась и приняла решение, а это уже чего-то стоит, правда?
Лейси, кажется, не совсем была в этом уверена, но тем не менее кивнула.
Алли велела своей собеседнице возвращаться к Милосу. Ей совсем не хотелось отправлять Лейси обратно, но она понимала, что если девочка исчезнет, это может возбудить у Милоса подозрения.
— Ты будешь моей шпионкой, — сказала Алли. — Двойным агентом. Только смотри, никому не проговорись, и тогда всё будет хорошо.
И, наконец, пришло время для Самого Главного Вопроса:
— Ты знаешь, где произойдёт следующая акция?
— Да, — ответила Лейси и потупила взгляд, уставившись на свои болтающиеся шнурки. — В следующую пятницу. На детской площадке.
У Шоколадного Огра в мозгах царила сумятица.
Было бы гораздо лучше, если бы он не осознавал истинных масштабов этой неразберихи, но в том-то и дело, что он отлично всё понимал. Например, он знал, что Милос его использует, но ведь Милос был так добр к нему, Огру. Постоянно уверял, что теперь они с ним лучшие друзья, причём так искренне, что Огр верил ему. Временами.
А тут ещё эти утверждения, будто он, Огр, якобы любит некую Джил. Никакой такой Джил Огр не помнил, и однако Милос, Лосяра и Хомяк в один голос утверждали, что у них любовь и что если Джил появится, Огр тут же должен схватить её в охапку и уйти в землю — там они будут вместе до скончания времён. Звучало, вроде бы, романтично. Но всё же что-то в это не верилось.
В памяти Огра сохранились образы двух девушек. Одна в зелёном платье — в неё он был влюблён, другая — та, с которой, как ему помнилось, он перешёл в Междумир. Но когда он рассказал об этом Милосу, тот только посмеялся.
— Ты не переходил в Междумир, — сказал ему Милос. — Ты Шоколадный Огр, ты всегда был здесь!
Весьма возможно, что он говорил правду, но Огр всё-таки больше не верил ему, чем верил.
Милос, безусловно, отличался умом, в этом сомневаться не приходилось. Он был мастером по части организации всяческих забав для своих подопечных послесветов, которых называл «Ангелами Жизни». Забавы всегда заканчивались тем, что определённые места — и люди тоже — переходили в Междумир.
Огру от этих развлечений было не по себе. В нём жило сильное подозрение, что так поступать неправильно.
Однажды, будучи дома — в перешедшем здании банка, которое послесветы Милоса сделали своей резиденцией, — Огр поделился своими сомнениями с Милосом.
— Вы убиваете людей, — без обиняков сказал он. — Даже если это для их собственного блага, всё равно, по-моему, это нехорошо.
Милос отмахнулся, как будто к нему обращалось неразумное дитя.
— «Убивать» и «умирать» — это слова из репертуара живых. Тушки боятся переходить, потому что не знают, что мы ждём их здесь и спасаем от света. — Милос взглянул на своих послесветов. — Думаешь, хоть один из них жалеет, что попал сюда? А когда те, кого мы перенесли, проснутся, — думаешь, они впадут в отчаяние и начнут нас за это проклинать, да? Как бы не так!
Ну, в этом ещё предстояло убедиться. Оценить глубину их благодарности можно будет только после того, как они проснутся; а пока души спали глубоким сном в банковском хранилище. Милос считал, что там им самое место, ведь междусветы — это сокровище, которое он поднесёт Мэри, если... нет, когда они найдут её.
При мысли о Мэри у Огра, как всегда, внутри что-то шевельнулось; но теперь он знал, что это чувство — преданность, которое испытывали все хорошие послесветы к девушке, которая была послана Провидением в Междумир, чтобы заботиться о них. Вернее, Огр так полагал. Он ни в чём не был уверен, кроме уверенности в том, что он ни в чём не уверен.