С этими словами Альфред де Сенонш вскочил в тильбюри, выхватил поводья из рук слуги и стегнул лошадь хлыстом. Она подскочила, взвилась на дыбы и унесла своего хозяина с быстротой молнии.
Друг сдержал слово: он оставил меня наедине с шелестом деревьев и журчанием реки — подлинными друзьями всякого счастливого или несчастного человека, радующимися его счастью или сочувствующими его горю.
Итак, я поспешил углубиться в парк, отыскал там самый укромный уголок под самым раскидистым деревом и разлегся на траве, как школьник на каникулах.
Сколько времени я предавался мечтам? Трудно сказать; меня вывел из забытья голос Жоржа.
Я оглянулся.
— Простите, сударь, — сказал слуга, — пришел господ дин кюре из Рёйи. Пока графа нет, он желает переговорить с вами.
В самом деле, в нескольких шагах позади слуги скромно; стоял кюре, держа в руке шляпу.
Ничто не трогает меня больше, чем смирение священника, ибо эта добродетель полагается ему по чину, но встречается крайне редко.
Я живо вскочил на ноги, снял шляпу и подошел к священнику, внимательно глядя на него.
Это был мужчина лет сорока с кротким и печальным лицом, большими карими глазами и красивыми белыми зубами. Он выглядел довольно болезненным из-за бледного цвета кожи.
— Сударь, я прошу прощения за то, что не дал вам помечтать, — промолвил священник тихим голосом, — но ваш друг не раз говорил мне, что его можно смело побеспокоить ради доброго дела.
— О, я узнаю своего мизантропа, — ответил я со смехом и показал славному кюре жестом, что он может надеть шляпу.
Однако священник ответил с грустной улыбкой:
— Я пришел от имени бедняков, сударь, и должен быть смиренным, как те, кого я представляю.
И он тоже сделал мне знак, чтобы я надел шляпу.
— Вы пришли от имени Бога, сударь, — ответил я, — поэтому мне следует разговаривать с вами с непокрытой головой.
— Сударь, — продолжал кюре, — в полульё отсюда расположена одна деревушка, такая маленькая и бедная, что у нее даже нет названия. В ней случился пожар из-за детской шалости, и почти вся она сгорела. Мы начали сбор средств в помощь пострадавшим, и каждый жертвует сколько может, сударь, ведь Бог видит только благодеяние и не считает денег.
Он протянул мне бумагу, на которой уже стояло несколько подписей.
Я достал из кармана десять луидоров.
— Господин кюре, — сказал я, — вот мой взнос. Оставьте мне пожалуйста ваш подписной лист — я берусь внести сюда моего друга.
— Как отрадно видеть, сударь, — сказал священник, — что Бог наделил богатством достойного человека. Еще десять — двенадцать таких же добрых душ, как вы, и мои бедняки получат больше, чем они потеряли.
— О сударь, не сомневайтесь, вы их найдете, — ответил я.
— Это меня очень обрадует, сударь.
Священник поклонился, собираясь уйти.
— Если позволите, я провожу вас до замка, — сказал я.
— Мне не хотелось бы вас беспокоить.
— Я еду в город.
— Тогда другое дело, сударь.
Он так и не пожелал надеть шляпу на голову, и мы шли бок о бок — каждый со шляпой в руках.
Мы подошли к дверям дома, и священник спросил:
— Сударь, когда можно будет забрать у вас подписной лист? Я собираю пожертвования один; быть может, ваша щедрость и другим подаст мысль быть щедрым. Я очень рассчитываю на добрый пример.
— Вы не решаетесь сказать, что рассчитываете на людское тщеславие, господин кюре.
— Я вижу лишь то, что мне показывают, сударь, а читать в сердцах дано одному Богу.
— Я избавлю вас от необходимости возвращаться в замок и почту за честь самому занести вам подписной лист и собранные деньги еще до вечера. Тот, кто быстро приходит на помощь, помогает вдвойне, мне это известно.
Кюре попрощался со мной и удалился. Выйдя за ограду поместья, он сразу же надел свою шляпу.
Проситель держался просто, но с достоинством. Достаточно было лишь один раз взглянуть на него, чтобы убедиться: это священник милостью Божьей.
Я велел Жоржу подать двухместную карету и полчаса спустя был в префектуре.
Увидев меня, Альфред чрезвычайно удивился.
— Какой сюрприз! — воскликнул он. — Если бы меня спросили, кто стучится в дверь, я не стал бы держать пари, что это ты! Что случилось? Неужели в Рёйи пожар? Даже если это так, я надеюсь, что ты не стал бы утруждать себя из-за такого пустяка.
— Нет, — ответил я, — в Рёйи все в порядке, но в соседней деревушке действительно был пожар.
— Да, я слышал об этом — сгорело пять или шесть домов.
— Что за человек твой кюре?
— Как, мой кюре? Разве у меня есть кюре?
— Я имею в виду кюре из Рёйи.
— О! Это замечательный человек! По крайней мере, так мне кажется.
— Надо думать, раз ты разрешил ему свободно входить в твой дом.
— Это правда.
— Кюре воспользовался своим правом для сбора пожертвований.
— Ах, да, для погорельцев. Значит, ты видел этого славного человека?
— Кюре?
— Ну да. Знаешь, он болен, у него чахотка. Через два года он умрет — это так же верно, как то, что через два года я стану депутатом. Представляешь, священник пройдет пешком, возможно, тридцать-сорок льё, чтобы собрать тысячу франков для бедных погорельцев. Я восхищаюсь подобным мужеством, а не добродетелями наших суровых превосходительств.
— Я тоже этим восхищаюсь. Поэтому, дав кюре денег, я пообещал ему, что ты тоже сделаешь пожертвование.
— Сколько ты ему дал?
— Десять луидоров.
— Ты разоришь меня, несчастный!
— Каким образом?
— Я уверен, что твое пожертвование окажется самым большим во всем департаменте, а префект обязан сделать взнос в два раза больше, чем кто-либо другой. Держи, вот двадцать луидоров, но в другой раз, прежде чем великодушничать, подумай о моем кошельке!
Я поднялся.
— Уже уходишь? — спросил Альфред.
— Да, я действую от имени кюре и хочу собрать урожай в одном богатом доме. Встретимся вечером, за ужином. Хочешь, я приглашу священника отужинать с нами?
— Пригласи, но он откажется.
— Почему?
— Кюре соблюдает диету, я же сказал тебе, что он болен.
— Тем хуже! Я боюсь возненавидеть одного священника и буду не прочь в возмещение полюбить другого.
Попрощавшись с Альфредом, я снова сел в карету и приказал Жоржу отвезти меня к г-ну де Шамбле.