Затем, подняв глаза к Небу, она прибавила:
— Бог позаботится обо всем.
Я посмотрел на Эдмею с бесконечной нежностью.
— Мой друг Макс, — произнесла она, — я люблю тебя и говорю это от всего сердца, не испытывая угрызений совести.
Я сжал возлюбленную в объятиях и потянулся к ее губам, поспешившим мне навстречу. Я хотел увести Эдмею в свою комнату, но она воспротивилась и сказала:
— Нет, Макс, отныне я твоя, но позволь отдаться тебе, когда я пожелаю, любимый.
— Эдмея, Эдмея! — воскликнул я.
— Только не в доме этого человека, после такого бурного вечера, когда графу плохо, а кругом посторонние люди! Наша любовь, Макс, необычна из-за странного положения, в котором я оказалась, видимо по воле Бога, пожелавшего, чтобы я принадлежала лишь избраннику своего сердца. Я отдамся тебе позже не потому, чтобы мы ни в чем не могли себя упрекнуть, — нет, я повторяю, что вольна распоряжаться собой, а потому, что тогда уже ничто не будет омрачать наши отношения. Возвращайся к себе, друг, и оставь меня наедине с моей любовью. Мы встретимся завтра, как условились, в семь часов в церкви Нотр-Дам-де-ла-Кутюр, где я еще раз дам клятву принадлежать тебе, а ты пообещаешь мне то, о чем я тебя просила сегодня вечером. До свидания, мой любимый Макс; ты унесешь меня в своем сердце, а я сохраню тебя в своем, и мы не расстанемся.
Эдмея снова прижалась губами к моим губам и стала осторожно подталкивать меня к двери.
Я вернулся в свою комнату, чувствуя себя на верху блаженства. Эта женщина восхитительно умела убеждать: с ее уст слетали не обычные слова, а лился пьянящий нектар. Казалось, от Эдмеи исходит нездешний свет; она напоминала по своей сути одного из ангелов-хранителей с завязанными глазами, посланных на землю Всевышним и озаряющих свой путь внутренним огнем.
О друг мой! До чего приятно слепо идти за любимой женщиной и, отказавшись от собственной воли, повиноваться ей во всем, доверив свою мужскую силу ее чутью и слабости!
Ночь с четвертого на пятое сентября стала одной из самых счастливых в моей жизни.
Я не знаю, спал ли я или бодрствовал, видел ли Эдмею в своих объятиях во сне или грезил о ней наяву — так или иначе я ни на миг не забывал о своей возлюбленной.
Незадолго до семи часов я оделся и вышел из дома. Эдмея сказала: «Мы увидимся в церкви» — именно туда я направился. Кругом было тихо; в доме все спали, и не было слышно ни единого звука.
Проходя мимо конюшен, я попросил конюха разбудить Жоржа и передать ему мое распоряжение заложить экипаж и ждать меня возле дома Грасьена.
Затем я покинул усадьбу.
После того, что произошло ночью, я не мог больше встречаться с графом, а пожать ему руку тем более было для меня немыслимо. Даже если он ничего не помнил, как сказала Эдмея, мог ли я об этом забыть?
Не прошло и пяти минут, как я добрался до церкви; дверь была открыта, и я вошел. Я был уверен, что пришел первым, и очень удивился, увидев Эдмею, стоящую на коленях перед престолом Богоматери.
Я хотел преклонить колени в нескольких шагах от графини, но она обернулась и сказала:
— Подойдите ближе.
Я придвинул к ней свою скамеечку.
— Вы уже давно здесь? — спросил я.
— Я пришла сюда на рассвете, — отвечала она, — мне надо было поговорить с Богом наедине ради собственного спокойствия.
— Вам это удалось?
— Да. Теперь мне легче; моя душа спокойна, и совесть чиста. Я клянусь, Макс, что буду принадлежать вам и здесь, и в мире ином; пообещайте тоже… Не знаю, почему я настаиваю, но некая сила принуждает меня к этому помимо моей воли. Обещайте же, что, если я умру и не смогу прислать вам свои волосы, вы спуститесь в склеп, чтобы отрезать их, и сохраните до тех пор, пока вас не положат туда же рядом со мной.
— О, — воскликнул я, — обещаю вам это от всей души!
— Вот ключ, — продолжала Эдмея, — отныне он будет принадлежать и мне и вам.
Встав со скамеечки, на которой она стояла преклонив колени, графиня попросила:
— Проводите меня до дверей — там мы расстанемся.
— Но ненадолго?! — вскричал я.
— Нет, я обещаю; поверьте, Макс, я тоже хочу вас увидеть как можно скорее. Возвращайтесь в Рёйи и ждите от меня письма.
Мы направились к выходу из церкви и по дороге зачерпнули из той же самой кропильницы святой воды, одновременно перекрестившись.
Когда мы подошли к двери, Эдмея сказала:
— До скорой встречи!
— Да будет так! — ответил я.
Она удалилась в сторону усадьбы, а я спустился к дому Грасьена.
Попросив у молодого столяра перо и бумагу, я написал своему нотариусу:
«Дорогой господин Лубон!
Вы можете договориться с графом о покупке дома и поместья в Берне за семьсот тысяч франков и выдать ему триста тысяч наличными. Если Вы не сможете собрать такую сумму, обратитесь к Альфреду де Сеноншу.
Макс де Вилье.
Берне, 5 сентября».
Я сам отнес письмо на почту и в тот же день, около одиннадцати часов, вернулся в Эврё.
— Я держу пари, что ты купил поместье в Берне? — спросил Альфред.
— Держи пари, и ты выиграешь, — ответил я с улыбкой.
— Значит, тебе потребуется мой кошелек?
— Возможно. Господин Лубон, вероятно, напишет тебе по этому поводу.
— А что сейчас?
— Сейчас, друг мой, я самый счастливый человек на свете.
— Значит, можно чувствовать себя счастливым, не будучи префектом? — спросил Альфред. — Честное слово, мне трудно в это поверить!
Пять дней спустя, 9 сентября, я получил от своего нотариуса г-на Лубона письмо, в котором он извещал меня, что оформление покупки поместья в Берне закончено и ему удалось найти для г-на де Шамбле двести тысяч франков наличными, не прибегая к чьей-либо помощи.
Что касается остальной суммы, нотариус оставил ее у себя, как это было решено, чтобы законным путем освободить имение от закладной.
Еще через день я получил от Эдмеи следующее письмо:
«Господин де Шамбле уезжает сегодня вечером в Хомбург. Завтра, в пять часов пополудни, я буду в Жювиньи.
Твоя Эдмея».
Моя возлюбленная сдержала слово, первой сделав шаг мне навстречу.
Как видите, Эдмея не просила меня принять меры предосторожности — возможно, она считала, что вправе распоряжаться собой, заплатив за свою свободу семьсот тысяч франков.
Однако я все же счел уместным действовать осмотрительно и решил отправиться в Жювиньи верхом, в одиночестве, причем ехать ночью, чтобы прибыть туда до рассвета.