Тогда же я решил, что, как только Эдмею снова будет мучить ночной кошмар, я попробую перевести ее, спящую естественным сном, в состояние магнетического сна, чтобы задать ей несколько вопросов.

Случай не заставил себя долго ждать. В ночь с 12 на 13 октября меня разбудили громкие рыдания Эдмеи. Сначала я подумал, что моя любимая проснулась, но вскоре убедился, что она плачет во сне.

Я взял ее за руки и установил с ней магнетическую связь.

Едва лишь ее руки коснулись моих, как она вздрогнула.

Испугавшись, что она сейчас проснется, я мысленно приказал ей спать, и ее глаза остались закрытыми.

Вскоре стало ясно, что Эдмея погрузилась в магнетический сон: ее волнение прошло, лицо вновь стало безмятежным, и слезы перестали катиться по щекам.

— Ты спишь, дитя мое? — спросил я.

— Да, — ответила она тихо и спокойно, как обычно.

Однако теперь я почувствовал нервное возбуждение, и по моему телу пробежала дрожь.

— Что с тобой? — спросила Эдмея. — Почему ты усыпил меня, хотя я не просила об этом?

— Я хочу точно знать, что за опасность тебе грозит и чем вызваны твои грусть и страх.

Она попыталась выдернуть свои руки, но я удержал их силой.

— О Боже, Боже! — вскричала она, корчась, как античная пифия.

— Ну, что такое? — тихо, но твердо спросил я. — Неужели эта тайна столь ужасна, что Господь отказывается раскрыть ее тебе, а может, ты сама предпочитаешь о ней не говорить?

— Да, это ужасно, ужасно! — пробормотала Эдмея.

Затем, сделав над собой усилие, она воскликнула:

— Разбуди меня, Макс, разбуди! Разве я не поклялась хранить тебе верность до фоба?

— Что ты хочешь этим сказать? Неужели твоя жизнь в опасности?

— Макс, по-моему, мы искушаем судьбу.

— Если мы прогневим Бога, Эдмея, я возьму вину на себя, — ответил я, — но мне надо выяснить, чего ты боишься. Говори же, я так хочу!

— О! Ты знаешь, что, проснувшись, я все забуду. Не повторяй мне того, что я сейчас скажу. Если даже нам осталось провести вместе лишь несколько дней, давай, по крайней мере, будем счастливы все это время.

— Что ты говоришь, Эдмея? — вскричал я, весь дрожа. — О каких нескольких днях идет речь?

— Подожди! Дай мне сосчитать…

Она задумалась, а затем сказала:

— Я дошла до седьмого ноября, а дальше ничего не видно.

— Как! Ничего не видно?

— Нет.

— Почему?

— Слишком темно.

— Но ведь ты видишь в темноте?

— Да, если это обычная темнота, а не мрак смерти.

Эдмея зарыдала, а я закричал:

— Смерть! Мрак смерти! В чем дело? Ну же, говори! Я так хочу, — прибавил я с отчаянием.

— Ты этого хочешь?

— Да, говори!

Мои волосы встали дыбом, и холодный пот струился по лбу, но я решил идти до конца.

— Прикажи мне видеть, — промолвила Эдмея, — и, возможно, мне удастся что-либо разглядеть в этом мраке, каким бы непроницаемым он ни был.

— Ради всего святого, — взмолился я, — смотри и постарайся увидеть.

— О! — воскликнула Эдмея. — Я вижу женщину, лежащую на кровати в моей комнате. Она не спит… она мертва! Ее собираются хоронить, кладут в гроб и опускают в склеп, в мой склеп… Бедный Макс! Бедный Макс! Как же ты должен страдать!

— Не суть важно, не суть важно. Когда это случится? Я хочу знать день и час.

— Утром восьмого ноября, между семью и восемью часами, мой последний вздох, мое последнее прости будут обращены к тебе, мой любимый.

Затем, издав горестный стон, Эдмея приподнялась и произнесла с таким трудом, словно ее смертный час уже настал:

— Макс, не забудь про волосы.

И она рухнула на постель безмолвная и неподвижная.

Она была без чувств.

Я вскочил с кровати. Увидев в зеркале свое мертвенно-бледное отражение, я отшатнулся в испуге, бросился к окну, открыл его и, взяв Эдмею на руки, перенес ее в кресло поближе к свежему ночному воздуху.

Она была бледнее полотна и лежала в своем длинном пеньюаре неподвижно, как покойница; ее руки безвольно свешивались по обеим сторонам кресла.

Смочив пальцы в воде, я побрызгал в лицо Эдмеи. Она не подавала признаков жизни, и я чуть не сошел с ума от ужаса. Наконец, она вздохнула, открыла глаза и, узнав меня, улыбнулась.

— О, Эдмея, Эдмея! — вскричал я, падая перед любимой на колени.

— Что случилось? — спросила она слабым голосом.

— Ничего, — ответил я, — просто тебе, точнее, мне приснился страшный сон, но, к счастью, это всего лишь сон!

Не в силах совладать с собой после пережитого потрясения, я бросился на кровать и, кусая подушку, расплакался как ребенок.

XLI

Вы понимаете, друг мой, во что превратилась с тех пор моя жизнь: я был вынужден улыбаться, старался казаться спокойным и счастливым, но призрак смерти все время стоял у меня перед глазами.

Порой я доходил до исступления. Мне хотелось заключить Эдмею в объятия и увезти ее из Франции, подальше от всех, в какую-нибудь глушь. Я полагал, что опасность подстерегает ее лишь в родном краю, ведь она видела себя лежащей на смертном одре в собственном доме, а затем покоящейся в своем склепе. Стало быть, рассуждал я, угрозу можно предотвратить, если удалить Эдмею от этого дома, увезти ее за пределы досягаемости этого склепа.

Несколько раз я пытался завести с любимой разговор о надвигающейся беде, но, стоило мне затронуть эту тему, как мое сердце начинало щемить, голос дрожал и я был не в силах продолжать.

Эдмея же неизменно отвечала:

— Разве мы не счастливы, друг мой?

— О да, очень счастливы! — соглашался я.

Тогда она говорила со вздохом:

— Поистине, мой любимый Макс, это неземное блаженство.

Таким образом, минуло две недели.

То и дело до меня доходили слухи о чудотворной Богоматери Деливрандской. Утверждали, что она спасала от гибели тонущие корабли и возвращала детям умирающих матерей.

Как-то раз я проснулся на рассвете и отправился бродить вдоль берега моря, подставляя пылающее лицо резкому ветру, дувшему со стороны Англии. И тут я услышал рассказ некоего рыбака о том, как недавно Богоматерь Деливрандская спасла его ребенка от смертельной болезни.

Я подошел к этому человеку, схватил его за руки и принудил повторить свой рассказ. Как только он закончил, я устремился на дорогу, ведущую в Кан, без передышки пробежал льё, вошел в церковь и бросился к ногам чудотворной Богоматери.